Сказки о магах - стр. 10

– Пиши так, чтобы верили.

Мы постояли еще несколько секунд, запоминая друг друга, потом я протянул ему руку.

– Прощай, Светлый Штурман…

– Зачем же так. До встречи… – и он назвал меня именем, которое не знают в городе под багровыми облаками.

– До встречи, – сказал я. И повернулся.

Город встретил меня новой волной боли. И валунная дамба, и улица за ней были залиты, словно кровью, отсветами багровых облаков. И я начал работать и перепридумал улицу иначе.

И стало иначе.

Грязный покоробленный асфальт рассыпался в прах, пробитый корнями высоких трав; серебристый свет полной Луны смыл отблески багровых облаков, и капли росы заблестели на травинках и валунах мола…

По свежей перепридуманной мною земле я пошел в город, чтобы придумывать и писать дальше…

…Тамбур был пуст; в разбитое окно врывался прохладный утренний воздух, напоенный запахом выжженных солнцем трав и каменной пыли. Я вдруг вспомнил, что забыл поблагодарить Светлого Штурмана, но не расстроился: ведь он еще не раз сможет придумать меня, а я – его, и тогда мы обязательно встретимся. Тогда я смогу поблагодарить его и, быть может, показать ему то, что я написал. Что я придумал…

Я достал сигарету и закурил, ожидая, когда поезд войдет в последний тоннель перед Севастополем.

Севастополь – Москва, 1996

Он помнил. И пусть то была иная, чужая память, но он все-таки помнил.

Страшный город. Грязные мостовые, дома серого камня, тускло-красные черепичные крыши. Высокие, с золотом, шпили соборов. Городские стены, стража в воротах.

Он видел город иначе, чем горожане. Он боялся задохнуться. Люди текли мимо него: бюргеры, солдаты, нищие, домохозяйки и проститутки… Улица была переполнена звуками, но он не различал даже брань и смех – то был один единый звук, голос города. В этом голосе был болезненный надрыв, и он понимал, что город болен, город умирает… но не умрет. Город всегда жил и всегда будет жить так…

Он помнил нищего на площади у собора святого Бонифация – это было так странно: золото цепей бюргеров и гноящиеся язвы на обнаженной руке старика. Бюргеры давали монетки своим детям, и те бросали медь в грязную шапку… Он видел – они довольны друг другом, старик рад милостыне, бюргер – тому, что совершил «доброе». Молодой дворянин верхом на коне со вкусом сплюнул в сторону старика, рассмеялся, точно попав в его шапку. Старик заулыбался, кланяясь молодому господину…

Они все больны, думал он, они не виноваты, это город заразил их всех, выел их души; город их всех убил…

Он помнил, как ночью били кого-то на улице. В домах еще не спали – свет из окон пятнами лежал на мостовой. Никто не вышел на крик.

Он помнил монаха, схватившего за зад тощую торговку на рынке. Он помнил стражника, берущего деньги у вора. Он помнил страшное – улица, очень много людей, они все спешат куда-то, и глаза их пусты.

Он помнил, как бежал из города, охваченный паникой и решивший, что ему нечего противопоставить злой силе города, пожирающего людей.

Переход на «Парке культуры» опять был закрыт, и до Пресни пришлось добираться в обход. Конечно, жаль было и потерянного времени, но гораздо больше Андрея раздражала необходимость лишнюю четверть часа провести в метро. Метро он не любил давно и прочно – за спертый воздух, напитанный запахами техники и потных тел, за вечные толпы людей, одуревших от грохота и толкотни.