Сказать да не солгать… - стр. 12
Когда утром погожего августовского дня отец подсаживал на жёсткий, правда умягчённый охапкой сена, полок крестьянской телеги бывшую на сносях молодую жену Татьяну, роженицу терзала мысль об оставленной в конторе на произвол судьбы колхозной бухгалтерии. Председатель, полуграмотный мужик, как огня боялся казённых бумаг, отчётности – он рвал и метал, когда счетовод, бледная, до смерти перепуганная Татьяна Бычкова сказала ему, что муж везёт её в Кулаковскую больницу рожать.
– Скажи, скажи, Татьяна, кому твоё бумажное хозяйство я могу доверить? Некому!
В этот критический момент возник скорый на ногу муж Татьяны и враз успокоил председателя:
– Что делать? Придётся вам подсобить. В выходной день приведу вашу несложную отчётность в порядок.
Авторитет известного, уважаемого всеми в Лопасне бухгалтера Александра Ивановича Бычкова возымел действие, однако организм роженицы был потрясён, и это привело к таинственным последствиям.
В доме настроение, близкое к отчаянию. Молодые, Александр и Татьяна, растерялись, поникли. Смотрят друг на друга, как виноватые, досадуют. Татьяна от ужаса белее полотна. Бабушка тоже не знает, что и подумать, но ума и решимости ей не занимать.
– Надо ехать в Москву, к Софье, – сказала, как отрезала.
– Почему к Софье?
– К кому же ещё? Работает санитаркой в поликлинике МОГЭСа – правительственной электрической станции. Где ж, как не там, знающим людям быть?! Готовь ребенка в дорогу, Татьяна. Я с тобой – провожатой. Ты, Саша, иди на почту – пошлёшь Софье телеграмму, чтоб ждала нас. Не ровён час, усвистит по легкомыслию.
Тон бабушкиных рассуждений был таков, что сомнений, возражений не последовало. В большой комнате, зале, неожиданно воцарилась тишина.
Новорожденный, я то есть, умолк, словно взял в толк разумные бабушкины слова. А всю дорогу от Лопасни до Москвы и в Москве тоже, как вспоминали участники экспедиции по спасению жизни младенца Юрия от неизвестного недуга, орал я лишь изредка; обессиленный, затихал на минуту-другую на тёплой маминой груди – то у левой, то у правой сиськи, которые, как показал анализ материнского молока, питательного продукта мне, сосунку, не выдавали. Молоко только по виду было молоком – в нём отсутствовали белки, жиры, углеводы и витамины. Попросту сказать, я умирал от голода.
– Вот что, мамаша, – рассматривая близорукими глазами бумажку с данными анализа, благодушествовал могэсовский педиатр, – мальчик погиб бы от голода, задержись вы на день-другой. Теперь Юрий, то ж – Георгий Победоносец, вовремя вы ему придумали такое имячко, вне опасности. Его мои сотрудницы покормили донорским грудным молоком. Он блаженствует.
На глазах измученной до крайности Татьяны показались слёзы умиления, счастья, несказанной радости. Я, накормленный, спелёнутый по науке, мирно посапывал на материнской груди.
– Что будем делать, мамаша? Вы говорили мне, детской кухни в вашей Лопасне пока что нет. Не открыли ещё, а найти кормилицу затруднительно, да и не по карману вам.
– Кто ж согласится, – испуганно встрепенулась мама.
– Скажите, у вас есть корова? Ведь вы живёте в сельской местности…
– Есть! Есть! Мурка, – подала голос бабушка.
– Это хорошо, что есть корова Мурка.
– В марте Мурка разродилась вторым телёнком…
«Телёнком» прозвучало в устах мамы, как «ребёнком», и всем вдруг стало легко. Весело рокотал бархатистый баритон доктора, смеялась звонко, счастливо золовка Софья Ивановна, моя тетка – организатор операции по спасению младенца Юрия. Доктор явно благоволил, глаз с неё не сводил. Ему нравилось быть добрым, компетентным. Он с особым удовольствием блеснул в разговоре с женщинами из провинциальной Лопасни своей учёностью. Доктор взял с полки книгу и неторопливо, внушительно стал читать: