Сказания древа КОРЪ - стр. 66

Пока судили-рядили, Александра родила мальчика, да так легко, что повитуха не поверила, что роженица в этом бабьем деле новичок. Крестили в Александровке. Едва под напором деда Хрунова не появился ещё один Александр. Неожиданно запротестовала его дочь, и церковный батюшка объявил Бориса, которому, надеялись, суждено продолжить род Корниных. Молодая мать решительно отвергла кормилицу, уже присмотренную Татьяной и одобренную Антониной, хотя сёстры ничего в этом не смыслили. Её разбухшая грудь, казалось, и тройню могла насытить.

Бывший артиллерист смутно почувствовал, что в жизни его произошло событие, которое по значимости неизмеримо важнее всего того, что он добивался, паля из орудий. Сын важнее штабс-капитанских погон, хвалебных слов из уст императора; важнее тех удач, которые улыбнулись ему из баула брата Игнатия, пахотной землёй и недрами Приуралья. Всё перечисленное – это временные радости, а наследник приобщает его к земной вечности, к жизни в грядущих поколениях.

Но сын сыном, а держать людей, готовых к переселению, дольше половины июня значило не успеть к сенокосу в луговой пойме Аши. А там и сбор яровых. Последний, поезд оказался самым длинным. Когда чёрная голова, в виде дормеза, набитого под крышу господским добром, со старостой на козлах рядом с кучером, выезжала за околицу, пёстрое тело, составленное из телег, изгибалось по сквозной улице Александровки. Такой же пёстрый хвост ещё неподвижно лежал на площади возле церквушки. Телеги, о двуконь, горбились, точно арками, лубьём, спасающим от дождя и солнца. Привязанные к задкам коровы шагали лениво, равнодушно. Домашняя птица в клетках яростно отстаивало своё право остаться в нижегородском хлёбове. Везли всё, что оставили дома первые партии. Вперемешку с имуществом натолкали малых детей, стариков и старух, кошек. По бокам телег шли работоспособные крестьяне и крестьянки, собаки путались у них под ногами, бежали впереди и сзади. Скрип колёс, мягкий топот копыт по сухой, пыльной дороге, лай, плач, пьяные выкрики и пение, щёлканье кнутов, матёрные слова.

Проводив крестьян, Корнин и Хрунов, оба на отличных жеребцах, последних из конюшни бывшего хозяина Александровки, поехали шагом в сторону Ивановки через Голый дол. Оба взгрустнули, но грусть была лёгкой, ибо дорогая потеря осталась за спиной всадников. Впереди сиял и пел радостными голосами новый день, в котором были и дорогие лица из прошлой жизни, и новое гнездо, тёплое и сытое, и надежда, что никогда Божья благодать не оставит их, живущих в этом прекрасном мире.

Спустя неделю двое верховых выехали через распахнутые ворота усадьбы в Ивановке. Один ещё молодой, дородный великан; другой – плотно сложенный, средних лет, невысокий ростом. Оба в плащах и мягких шляпах с подбородным ремешком, в высоких сапогах, налегке, только с седельными сумами. Их провожали трое женщин, одна из которых, самая молодая, держала на руках спелёнутого ребенка. Немногочисленная дворня осталась глазеть из-за забора. Сначала всадники ехали медленным шагом, часто оглядываясь. За рощей, скрывшей строения усадьбы и пруд, они сразу перешли в галоп и быстро, оставляя за собой долго стоящие над дорогой клубы пыли, покатились в сторону восходящего солнца.

Господа заняли флигелёк. Под крышей собирались к ночи Андрей Корнин и Хрунов. Золотарёв, пропадая в предгорной полосе башкирской вотчины, редко наведывался в деревню. Мужички (ивановские, занявшие отдельный берег старицы, и хруновское большинство) никак не могли договориться о названии. Одни кричали: «Что тут гутарить, Новоалександровка!», другие, надрываясь по малочисленности голосов, возражали: «Наш барин главнее – его капитал! Стало быть, Новоивановка».