Сказания древа КОРЪ - стр. 116
Николай Павлович опустился в кресло у камина, дал знак графу и невольному гостю не искать правды в ногах. Гнева он не испытывал. За последние четыре года усилился поток разоблачений из ведомства иностранных дел. Якобы национально-освободительное движение сербов Црной Горы всё сильнее проникается республиканскими настроениями, по примеру итальянских карбонариев. Однако доказательства министра не подтверждались достаточно аргументировано. В швах отдельных докладов явно просматривались белые нитки. Именно это позволяло Николаю I не следовать настоятельным советам Нессельроде. Граф рекомендовал разорвать все отношения с Цетинье, не давать Негошам ни копейки, не сориться с Веной из-за балканских дикарей, будь они трижды греческой веры.
– И кто же клеветник, по-вашему? Говорите, я вам разрешаю. Ну же, смелее!
– Министр.
– Граф Нессельроде? Это серьёзное обвинение в адрес моего вице-канцлера. Вы отдаёте отчёт в своих словах, сударь? Что же толкает, по-вашему, столь высокое лицо империи вводить в заблуждение своего государя?
– Неистребимое австрофильство ваше величество, об этом во всех столицах говорят. Граф – личный друг Меттерниха. Они презирают Черногорию. Моя страна для них – плевок на карте Европы. Растереть, чтобы не портила картину континента и не мешала кое-кому эту картину переписывать себе на пользу.
– Интересно выражаете свои мысли, молодой человек. Ах, да, вы ведь в советниках у знаменитого поэта. И всё-таки вы не сказали, у вас есть доказательства или всё это ваши догадки, основанные на том, о чём «во всех столицах говорят», как вы изволили только что выразиться.
– Есть, ваше величество, только я не смею без разрешения моего господина излагать их где бы то ни было. Но я сейчас могу со всей ответственностью утверждать и привести доказательства своей правоты, что действиями графа Нессельроде руководит личное чувство мести.
Николай Павлович и Александр Христофорович переглянулись. Глаза императора не сулили ничего доброго.
– Пусть вы и подданный другого государя, я приказываю вам говорить, и только правду.
«А, будь что будет!», – в отчаянии, что зашёл слишком далеко, решил Каракорич-Рус и рассказал о давнем ужине у графа и графини на Мойке у Певчевского моста. К его удивлению, выражение глаз императора смягчилось.
– Вот что, сударь, я приму решение позже. Возвращайтесь во Псков. Дежурный офицер вас проводит.
Оставшись наедине, царь и шеф жандармов, согласились, что в словах секретаря владыки Черногории немало правды. Затем обменялись мнениями о вице-канцлере.
Николай:
– За ним нужен глаз, он становится слишком самостоятелен. Понимаю, корректировать политику необходимо чуть ли не ежедневно. Но за моей спиной! Граф служит мне исправно и в то же время не упускает случая услужить австрийцам. Это что, немецкая солидарность? Или нежелание нанести вред личному другу, Меттерниху?
Бенкедорф:
– Я сам немец, ваше величество. Только я – немец русский. Служа вам, мой государь, я служу России. А граф – немец немецкий. Он присягнул вам, императору, и, как истинный немец, останется вашим верным слугой. Но разве слуга не лукавит перед хозяином, не подчищает незаметно его карманы? Он вынужден служить и России, поскольку уверен (не посчитайте это за лесть), что Россия и вы – одно целое, как, к примеру, человек и его ботфорты. А ботфорты можно заменить на другие, можно временно снять, чтобы вытряхнуть камешек. Вот он, как верный слуга, заботящийся о самочувствии хозяина, обнаружил такой камешек под названием Черногория и пытается его вытряхнуть, тем более, что лучший друг из Вены советует.