Сибиллы, или Книга о чудесных превращениях - стр. 2

Однако мое бегство и мое перерождение, вручившее мне ряд самых пленительных свобод, все же не изменили главного – я осталась жить с языком, прилипшим к замерзшим чугунным оградам того города.

Переселение в Доротею Гзель призвано хоть немного преломить это состояние, эту точку зрения – с точки зрения примерзшего и замершего языка. Из тоски и несвободы, непроходящей, запутавшейся в себе, многажды преданной обеими сторонами, я решила переселиться в смотрительницу гораздо более удачного, спокойного устройства – Доротее Новый Амстердам Петра был удобен и неудобен, коммерчески и карьерно выгоден, это безусловно был брак по расчету, как и брак с Георгом Гзелем, ее сюда привезшим.

Она всматривалась в этот новый для нее не(д)огород прохладным взглядом судьбы – приценивалась, примеривалась: сколько труда потребует/возьмет из нее этот город. Это невозможно себе представить, но после двух лет, проведенных в Суринаме, где под домом хлюпали крокодилы и пауки размером с маленькую собачку вгрызались в птиц, ново/недо/рожденный Петербург казался просто еще одной дикой осуществленной фантазией.

Это был город абсолютно вне: вне ее вне себя.

Она была вполне свободна от него. Свобода обостряет зрение.

Первое, что она поняла про этот город, какой он еще был пустой.

Какой он был еще не город.

Первое что я поняла про этот город: какой он еще был пустой. Город-младенец, но младенец требовательный, неприятный, надменный, полный колик и судорог, полный ожидания.

Как много ожиданий.

Этот текст п(р)оглотил сожрал впитал выучил, чтобы стать собой, множество других слов и текстов – они живут в нем хаотически, не всегда различимо, ссорятся, шумят и мерцают. Задача этого высказывания – создать пространство, в котором все эти разрозненные чужеродные слова находятся в перемирии, и более того: помогают друг другу найти новый смысл. Многие из этих слов вырваны мною у моих героинь и героев, у моего времениместа и иных временмест, но я не собираюсь предавать то, что взяла взаймы: ведь желание овладеть чужими словами – главное желание пишущего эмигранта, бегущего, невозвращенца.

Петербург еще только начинался, вообще не было понятно, сможет ли он стать собой, он еще был чем-то до себя. Город-старуха, Москва, от которой город-младенец родился, но и бежал, была царю так отвратительна, связана с такими страхами, что он хотел бы забыть про нее. Царь питает отвращение к Москве и не может без досады проводить там время, это происходит отчасти потому, что ее местоположение не согласуется с его страстью, отчасти же из-за многих опасностей, которым он подвергался в детстве.

Новый город еще только начинался. Обещания улиц были полны предположений домов. Все было болотистое, и почти все усилия уходили в болото. Из-за болотистости постоянно гремят грозы с короткими промежутками покоя и ясности, наступающими после них.

Приехав, я встретила таких же уроженцев Амстердама, как и я, упорных белесых голландцев: многие из них были купцами и мореплавателями, многие были садовниками, они пытались превращать эти болота в сады. Но за два летних месяца растения не принимались, цветы и фрукты успевали налиться только густым тревожным молозивом белой ночи. Голландцы были под стать неутомимой белой ночи.

Неспособное скрыться солнце поразило меня, я не могла спать и в отчаянии смотрела, как все вокруг бродит, как будто в тумане. Никто не мог ни спать, ни бодрствовать. Часто я с удивлением замечала, что по утрам через час или через два после восхода солнца на улицах еще не было ни одного человека, не открывались ни одна дверь или окно и все были погружены в сон. Вечерние сумерки сменяются утренними.