Штрафное проклятие - стр. 3
Виктор кивнул в знак согласия.
– Мы с тобой с двадцать четвертого года? – последовал новый вопрос.
– Ну да, – произнес тот.
– Так что будет, если из сорока двух отнять двадцать четыре? – почему-то озадаченно спросил у него собеседник и тут же сам дал ответ: – Восемнадцать! И на конкретную дату твоего и моего рождения военный комиссар вполне может глаза закрыть. У него там простая арифметика и приказ от своего начальства, об отправке на фронт как можно большего количества людей. Вот так-то.
Виктор нахмурился, услышав все сказанное ему напрямую.
– Он, военком, прислал в отделы кадров предприятий всего Подольска запросы на тех, кому и есть уже восемнадцать и на них не дали брони. А те составили свои списки.
– Значит, и я так смогу? – озадаченно произнес Виктор.
– А то! – почти засмеялся в ответ его товарищ. – Беги к начальнику своего цеха и просись на завтра с нами.
– А пустит ли? Работы уж больно много, – прокомментировал он, недоумевая от всех услышанных объяснений и доводов.
– Работы сейчас везде и у всех много. Но хочешь на фронт, значит, иди и просись. Под лежачий камень вода не течет, – хлопнул его по плечу товарищ.
Он уже собирался уходить в свой цех, как снова повернулся к Виктору и добавил:
– Мужики, вернувшиеся с фронта на завод, после того как их комиссовали после ранений, рассказывали, что часто там встречали тех солдат, кому по семнадцать, а то и по шестнадцать лет. Попадались и совсем юные. Это воспитанники. Их сынами полков называют. А были и такие, кто на вид совсем мальчишка, а всем говорит, что ему больше лет, чем выглядит. Только поди проверь, если он доброволец, родные места его уже под немцами, а документов, может, и не осталось вовсе. Но воюет же человек.
– Ничего себе! – удивленно протянул Виктор, выслушав товарища.
– Волков! – вдруг одернул его голос мастера, громко прозвучавший со стороны въездных ворот в его цех. – Заснул, что ли? Бегом на работу!
День едва не начался с опоздания, но главное, что удалось узнать – это была реальная возможность не ждать призыва, что коснется парня лишь к концу года, в декабре, когда ему исполнится полных восемнадцать лет, а самому попроситься на фронт.
Весь рабочий день Виктор провел с мыслью о досрочном своем возможном уходе на службу в армию, на войну. Он много раз прокручивал в голове рассказ товарища. Не смущало его в этом абсолютно ничего: ни опасности, ни трудности, ни ранения, ни вполне возможная гибель в бою. Волновали только отец с матерью. Они оставались совершенно одни в случае его убытия куда-либо.
Он родился семнадцатым, самым младшим и самым последним ребенком в огромной и простой семье обыкновенных тружеников. Рос в крохотном домишке на рабочей окраине Подольска, вмещавшем в своих низеньких бревенчатых стенах три поколения семьи Волковых. Помнил он постоянно ворчащую бабушку-старушку – мать своего отца. По обыкновению проводившего время на завалинке полуслепого деда с вечной его деревянной клюкой в одной руке, на которую он опирался даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.
Вот только своих братьев и сестер он помнил не многих, потому как живыми и здравствующими застал при своей жизни далеко не всех. Эпидемия тифа во время Гражданской войны унесла жизни едва ли не каждого третьего в семье. Самый старший еще подростком был убит напавшими на него хулиганами или бандитами, что промышляли грабежами и насилием над простыми прохожими в тяжелые и голодные времена. Скончался тот на руках у матери, истекая кровью от множества ножевых ранений. Погиб, как написал в письме сослуживец в тридцатом году в стычке с басмачами в Туркестане, еще один брат. Не вернулся с Финской войны третий, на которого мать с отцом получили похоронное извещение. Давно уехал на заработки в дальние края четвертый брат, откуда сообщил, что женился, создал семью, но больше ничего о себе не писал. Вышла замуж и перебралась с мужем в другой город сестра. Остальные же братья и сестры Виктора ушли из жизни из-за болезней в разное время, в основном совсем маленькими.