Штиль - стр. 19
– Только не говори, что у тебя тут что-то мертвое покрупнее белки, – подтрунивает он. Я кривлюсь. Напоминание о том инциденте не делает легче мое положение.
– Эм… нет… – бубню я, семеня за ним, когда он решительно минует прихожую и идет в комнату, – но я… я хотела прибраться и… надеялась, что ты мне поможешь.
Вот он – момент истины. Я вжимаю голову в плечи и жду приговора. Эзра, как и всегда, выглядит невозмутимым. Остановившись у дверного проема, он окидывает взглядом музей жизни прежней Хоуп, и мой взгляд повторяет траекторию его. Не знаю, что из всего этого вызывает во мне большее чувство кринжа – (прекрати употреблять эти тупые словечки!) – отвращения: балдахин над кроватью, заваленной плюшевыми игрушками; коллажная стена с фотографиями чужаков или распахнутое нутро шкафа с алтарем развенчанного культа личности Стиви Вендела.
– Я хочу все выбросить, – быстро говорю я, словно оправдываясь, – мне это больше не нужно. Оно… оно принадлежало ей, а не мне.
– Ну… зачем выбрасывать? – с небольшой запинкой говорит Эзра, – можно отдать на благотворительность.
И от его теплой улыбки мне хочется выпрыгнуть из белья. Он меня не осуждает. Он поможет мне пройти и этот этап на пути к своему взрослению, к своему перерождению.
– Ты прав, – соглашаюсь я.
– Такое «наследство» осчастливит какую-нибудь бедную двенадцатилетнюю девочку, – все же не сдерживается он, вызвав у меня недовольное фырканье. Я мигом смягчаюсь, наблюдая, как Эзра деловито закатывает рукава свитера и собирает волосы в хвост на затылке, чтобы не мешались.
Мы тратим здесь полдня, разбирая весь этот хлам, фасуя его по пакетам и коробкам, делая небольшие паузы на то, чтобы выпить воды, кофе или чая. Кое-что все-таки отправляется в мусор: а именно Стиви и все, что с ним связано, а также отчего-то особенно мне неприятные снимки незнакомцев с китайского маркетплейса. Добравшись до своего арсенала вибраторов я спешно сую их в какой-то бокс, пока Эзра не заметил, но запоздало думаю, что мне еще придется из-за них посмущаться в «Красном кресте». Сомневаюсь, что там принимают такие пожертвования, но и себе оставлять мне их не хочется. Они – напоминание о моем одиночестве. Я верю, что они мне уже без нужды. Все, что может мне пригодиться в дальнейшем – это ноутбук, наушники, фотки родителей и прожиточный минимум шмоток. Все это умещается в одну спортивную сумку, что я запихиваю под кровать от глаз подальше.
Снаружи идет снег и стало совсем темно. Я тянусь к последней уцелевшей гирлянде, но, вместо того, чтобы снять ее и зашвырнуть к остальным, а у меня их в хозяйстве имелось немало, я щелкаю выключателем, и комната озаряется теплым, ласковым светом. Не смотря на мешки, коробки и ящики, сгруженные в углу, она кажется мне куда уютнее, чем была. Здесь даже дышится легче. Я и не понимала, как сильно меня душил весь этот предметный мир.
Мне жарко. Энергичный труд разогнал кровь по телу. Я по привычке, позабыв, что не одна, стаскиваю с себя промокшую водолазку, оставшись в одном темном кроп-топе, и замираю. Не сочтет ли Эзра это намеком? Я вовсе не порывалась нарушить границы. Но мы одни в комнате, наполненной волнительным золотым светом гирлянды. И я сижу на краю кровати, переводя дух.
Эзра сморит на меня с нечитаемым выражением. Я вздрагиваю, стоит ему приблизиться, и, склонившись надо мной, коснуться моей кожи чуть ниже ключицы. Опустив взгляд, я понимаю, что завладело его вниманием: татуировка «hope, faith, love».