Штиль - стр. 16
Ладно. Хорошо. Будь по-твоему.
Я шатко опускаюсь на колени, придерживаемая заботливыми руками Эзры, и кладу коробку на черную поверхность реки. Не отпускаю, а жду, наблюдая, как волны вгрызаются в пестрый картон. Я закрываю глаза. Это просто такой аутотренинг. Потом я спрошу у Эзры, не является ли он каким-нибудь хитровыебанным коучем, что помогает людям справиться с жизненными трудностями всякими неординарными методами.
Я пообещаю на него подписаться, если только он отдаст мой телефон.
В голове пусто. Мне никак не подобрать подходящие слова для «прощальной речи», словно я забыла свой родной язык. Потому я просто тихо говорю:
– Прощай.
Я выпускаю коробку. Она идет ко дну, а через минуту ее уже не видать. Течение забирает ее себе. И мне непостижимым образом становится легче. Нет мертвой белки – нет проблемы, которую она символизировала. Мне больше не нужно совершать самоубийство – бедное животное умерло за меня. А вода… Вода стерла все.
После «погребального обряда» Эзра удостаивает меня объятий – видимо, проделывает это со всеми своими пациентами. Я утыкаюсь опухшим от холода носом в колючий свитер и заключаю, что мне нравится его запах. Это какой-то парфюм? Или дезодорант? Аромат, безусловно, брутальный, но я купила бы его себе, чтобы иногда наносить на подушку, когда нам с розовым китайским другом захочется острых ощущений. Захочется мужчину, а не мальчишку из тик-тока. Как ни странно, теперь я думаю о Стиви Венделе именно так. Он сущий ребенок. Он не утешал бы меня, и уж точно не организовал бы поминки по бельчонку, чтобы снять это тяжкое бремя с моей души.
– Ты психолог? – бормочу я в свитер, – я так и поняла…
– Нет, – с легким смешком откликается Эзра, и я чувствую, как этот звук отдается в его груди. Он такой взрослый, такой обволакивающий, как урчание зверя. Он вызывает у меня мурашки. Приятные мурашки.
– Просто знаю, что «символические» жесты помогают облегчить боль, – заканчивает он, отстранившись, чтобы посмотреть мне в лицо. Нет, я не плачу. Пусть и не рассчитывает. Но я вынуждена признать его правоту. И мне кое-как удается набраться мужества произнести это вслух.
– Это и правда работает, – соглашаюсь я, – мне легче… но…
– Но? – повторяет Эзра.
– Ты, наверное, думаешь, что я какая-то маленькая девочка, что убивается из-за мертвого животного, – говорю я, и в этих словах нет злости, только горечь, – но дело не в этом… Мне подбросили эту белку, потому что… потому что все меня ненавидят… все меня презирают… меня травят… надо мной издеваются… я прыгнула, потому что больше не могла это выносить… я боюсь… боюсь, что они…
– Кто бы это не сделал, им не хватит смелости, – замечает Эзра, и теперь в его голосе прорезаются стальные нотки. Они обращены не ко мне, а к неким абстрактным «им», но я все равно напрягаюсь. Вокруг нас ни души. Мы одни на берегу, среди голых кустов, в темноте, под мокрым снегом. Фонари на мосту кажутся очень далекими, как и весь остальной мир. Пожелай Эзра свернуть мне шею – меня никто не спасет. Но зачем ему это делать?
Словно в ответ на мои опасения, его пальцы стискивают мой подбородок, но пока, к счастью, не горло. И всего лишь затем, чтобы не позволить мне отвернуться. Его тон вкрадчивый. Его взгляд прожигает меня насквозь, а глаза сейчас кажутся чернее воды.