Школа безумия - стр. 17
– Лучшими подругами?
По какой-то причине это понятие было мне чуждо.
– Лучшие подруги, – повторила она с улыбкой. – Твое имя Эмили. Меня зовут Элиза. Наши имена начинаются с одной буквы.
Конечно, эти рассуждения были в высшей степени нелепыми, но мы были подготовишками, и мне требовалась подружка, кто-то, кому я могла бы доверять. Кроме того, это было правдой: мы были единственными девочками в нашем классе, чьи имена начинались с буквы Э.
В нашей школе был еще один подготовительный класс, который вела мисс Гринхэм (большая поклонница книги «Зеленые яйца и ветчина»[6] доктора Сьюза), и именно в ее классе училась Маккензи Харпер. Бойкая белокурая девчонка с ярко-голубыми глазами; она выиграла бы все конкурсы красоты в штате, если бы ее мать волновали столь тривиальные вещи, о чем Маккензи однажды и заявила. Помнится, позже тем вечером я спросила у матери, что значит «тривиальные».
В течение следующей недели или около того Элиза ввела Маккензи в наши ряды.
Так у меня появились две лучшие подруги.
Кортни Салливан тоже училась в классе мисс Гринхэм. У нее были зеленые глаза и пепельные волосы. Между передними зубами небольшая щель, которую со временем ей исправили с помощью брекетов. Она подружилась с Маккензи, и довольно скоро у меня стало трое лучших подруг.
Оливия Кэмпбелл пришла в четвертом классе, ее родители переехали в Лэнтон из Гаррисберга, и Элиза, и Маккензи сразу решили, что она идеально подходит для нашей компании. То же самое и с Дестини, когда она пришла в восьмом классе. Нас уже тогда называли гарпиями, и как только она была принята в наши ряды, наша клика сложилась окончательно.
Была ли у нашей дружбы глубокая причина? Оглядываясь назад, сложно сказать. У родителей Маккензи имелась куча денег (реально много). По всему ей полагалось пойти в частную школу, но отец в свое время окончил государственную и сумел-таки выйти в люди, и не хотел, чтобы Маккензи выросла избалованной – вернее, избалованной больше, чем уже была, – поэтому родители сначала отдали ее в начальную школу имени Линкольна, а потом в среднюю школу имени Франклина. Лишь в конце восьмого класса родители Маккензи забрали ее оттуда и заставили пообещать никогда больше ни с кем из нас не разговаривать.
У родителей Элизы тоже водились деньги, ведь ее отец был судьей округа Лэнтон. Родители Кортни были обеспеченными, как и родители Оливии и Дестини. Оглядываясь назад, можно сказать, что деньги были их общим знаменателем, тем, что выделяло их среди других детей в школе.
И только моя семья была из тех, кого принято называть «средним классом». У нас был двухэтажный домик в унылом пригороде, мои родители покупали только подержанные машины, у которых уже было более ста тысяч миль пробега, а мать вырезала скидочные купоны из воскресной газеты.
В конце концов, мне стали выделять карманные деньги – десять долларов в неделю, – но половина их немедленно переводилась на мой сберегательный счет.
– Потом поблагодаришь, – сказала мне мать, когда я пожаловалась.
Для меня же была важна осязаемость. Ощущение пятидолларовой купюры всегда доставляло мне прилив удовлетворения, осознания того, что деньги есть и что они у меня в руках. Увы, моя радость длилась недолго. Все заканчивалось тем, что я понимала: по сравнению с карманными деньгами других девочек это ничто. Однажды в торговом центре Маккензи показала нам хрустящую стодолларовую купюру, которую дал ей отец. Мы все уставились на нее, разинув рты, как будто это драгоценный клад.