Шипы в сердце - стр. 9
В конце концов, всегда работает старое доброе: «Ой прости, что я опрокинула кофе и ты выглядишь как человек, который не в состоянии справиться даже с собственной одеждой».
Разблокирую телефон.
На заставке у меня его Гребаное Величество – Авдеев.
Сделала это нарочно, чтобы его лицо при встрече распознавалось моим мозгом как «знакомое». Это работает – уже сейчас мне абсолютно насрать и на его офигеть какое красивое лицо, и на синие глаза, и на то, что он единственный мужик на этой планете, которого вообще не портит рваный след от ожога на щеке.
Сейчас я уже совершенно спокойно, хладнокровно и всей душой его ненавижу.
Отдохнув пару часов после перелета, собираюсь с силами и выхожу из дома. Нужно решить вопрос с пустым холодильником и базовыми предметами гигиены. Пока гуляю по магазинам с тележкой на колесиках и разглядываю полки, приходит понимание, как сильно я перестроилась на другой образ жизни. И как все-таки хорошо дома, особенно в этот дождь и вечерний туман. Если бы у меня была машина, я бы точно колесила весь день по городу просто так, чтобы вспомнить все знакомые места. Некоторых, наверное, и на карте-то уже нет.
Заношу все пакеты домой и снова ухожу – нужно решить вопрос с банковским счетом. Я неплохо накопила, потому что отказывала себе буквально во всем. И даже после оплаты аренды у меня все равно неплохая «подушка безопасности».
Я останавливаюсь напротив витрины бутика с ювелирными украшениями, подхожу ближе и трогаю стекло пальцем в том месте, где с обратной стороны лежит красивый чокер из розового золота с кулоном в виде прозрачной капли. Это, конечно же, не бриллиант, потому что такого размера он, скорее всего, хранился бы на подушке за семью печатями в каком-нибудь музее или в коллекции шейха «чего-то там». Но ценник даже на эту блестюшку довольно внушительный.
На шестнадцатилетие отец подарил мне браслеты с известными всем модницам четырехлистниками.
На восемнадцатилетие – кольцо с бриллиантом из «бирюзового дома».
А на двадцать один год – серьги в виде павлинов, с сапфирами, изумрудами и рубинами, сделанными на заказ, единственными в своем роде.
За два дня до моего двадцатидвухлетия я узнала, что его машину нашли в овраге, сгоревшую. Я вернулась домой и в перерывах между попытками справиться с истерикой и ужасом, ходила сдавать тест ДНК, потому что труп в машине нельзя было опознать даже по зубам. До последнего надеялась, что это просто какая-то ошибка.
Но никакой ошибки не случилось.
А сразу после похорон мне позвонили из университета и сказали, что у меня не оплачен следующий семестр, и пока я не решу финансовый вопрос – меня отстраняют от учебы.
— Твой отец не оставил завещание, Крис, - говорит мне Виктория, когда я ловлю ее буквально на пороге дома и пытаюсь узнать, в чем дело. – Его дела последний год шли из рук вон плохо, он… разорился, Крис.
Я мотаю головой, потому что не верю ни единому ее слову.
Но не могу сказать ни слова, глядя в сухие и почему-то как будто торжествующие глаза моей мачехи. Она ни одной слезы не проронила. И я знаю – вижу! – что ночами в подушку она тоже не плачет.
— Этот дом, - мачеха обводит его широким, уже абсолютно хозяйским жестом, - и кое-какие активы, мне удалось спасти исключительно на собственном энтузиазме.