Шершавые этюды - стр. 4
Корявая рука неохотно вывела непонятные закорючки, которые, если напрячь глаза, воображение, можно было бы прочесть как:
«Алесе».
Пусть будет у нее.
Поле
– Послушай пение листвы. Май приносит хорошие вести в этом году.
Максим цеплялся взглядом за далекое, бесконечное, спокойное небо. Он видел будто впервые, как всклокоченная белесая пена проплывала над золотой листвой и уходила куда-то вдаль. А там он уже не мог разглядеть их силуэты. Там любой цвет, любой звук растворялись в потоке яркого света.
Это было прекрасное утро, которое он хотел бы запомнить навсегда.
– Впервые. За столько лет, – послышался угрюмый голос. Рядом, сгорбившись, сидел Алексей.
– Да. Впервые за много лет. Некоторые не услышат ее.
– Они видят. Я уверен.
Алексею сложно давался разговор. Он слишком часто видел эти глаза, слишком часто слышал это дыхание. Но свыкнуться так и не смог…
– Алексей, – вымолвил Максим не мигая, впиваясь в клочки белых лепестков, – Алексей… Расскажи о детстве, Алексей. Я хочу слышать.
Редкие капельки пота стекали по лицу, грудь незаметно поднималась, опускалась, глаза, немигая, вперились вверх.
Алексей поправил гимнастерку, прилег рядом. Легкое дыханье весны донеслось откуда-то с юга.
– Детство было обычным, – начал он как-то нехотя, – Рос я в деревне. Знать не знал ни о городе, ни о порядках. Жил себе и жил…
Алексей запнулся. Что именно хочет услышать Максим? О первой влюбленности? Или о бабкиных пирогах? Все равно Максим не слушал. Никто не слушает.
– …жил и жил, пока не вернулся к нам офицер Прокофий Степаныч. Добрый был мужик, рос в этой деревне. В Москву уехал потом, а там дослужился до офицера. Вот, вернулся, понарассказывал об офицерской жизни. Мы все вслушивались. Он-то и заразил нас, юнцов, на службу идти. Отучился, отработал я около 5-ти лет, потом… А потом эта чертовщина…
Высокие облака цепочкой пролетали над маленькими головками товарищей. Ветер запевал старую как мир песнь. И только Максим чувствовал эту песню. Последнюю песню весны.
– У меня девушка… – прошептал Максим.
Сухие губы спешно сжались.
– У меня… есть девушка, – дрожащим голосом повторил он, и к ушам поползли тонкие струйки, – ее зовут Настя… Настенька…
Подбородок трепыхнулся. Слова, без того тихие, захлебывались в дрожащем голосе.
– Н-настенька…
Боря… Нна-настенька-а-а-а…
прости, На-ас…с-стя…
Алексей помнил его историю. Максим грезил о том, как вернется к Насте, как та родит ему сына, как он научит его всему хорошему. А это… Конечно, это останется в кошмарах, но сын с женой будут утешением. Продолжение рода, говорил он, – вот что важно. Память свою оставить, кровь и хлеб…
Вскоре слезы в закрывшихся глазах засохли.
Алексей встал, посмотрел наверх. Лучи весеннего солнца пробивались сквозь перистые облака и ниспадали на мраморное, спокойное лицо Максима.
Вскоре облака рассосались, и солнечные лучики прикоснулись к бороде Сергея. Потом легли на залитый кровью лоб Виктора, упали на пробитый глаз Федора, на страшный взгляд Дмитрия, на затылок Семена…
Май принес хорошие вести. Но мало кто встретил их с улыбкой.
Пластинка из хрусталя
– О, это вы. Приятно вас вновь увидеть, – улыбнулся мужчина.
– Простите, разве я здесь был?
Мужчина заглянул в тонкую расписную тетрадку, будто в ней хранился ответ. Но я почувствовал, что для ответа ему не нужна тетрадь.