Шерли - стр. 13
– Я люблю, чтобы все необходимое было у меня под рукой, – сказал он. – Ни к чему на каждом шагу зависеть от женщин. Я часто провожу здесь вечер, ужинаю в одиночестве и ночую с Джо Скоттом на фабрике. Иногда я заменяю ночного сторожа; я мало сплю и не прочь тихой светлой ночью побродить с ружьем на плече часок-другой по лощине. Скажите, мистер Мелоун, сумеете ли вы поджарить баранью котлету?
– Еще бы… сотни раз проделывал это в колледже.
– Вот вам рашпер и котлеты. Вы знаете, их надо быстро переворачивать, тогда мясо останется сочным.
– Не беспокойтесь, все будет в порядке. Дайте мне, пожалуйста, нож с вилкой.
Священник загнул манжеты и с усердием принялся за дело. Хозяин поставил на стол тарелки, хлеб, бутылку с темной жидкостью и два бокала, затем достал из своего битком набитого тайничка небольшой медный котелок, налил в него воды из глиняного кувшина, стоявшего в углу, поставил на огонь возле шипящего рашпера, вынул лимоны, сахар, небольшую пуншевую чашу и принялся варить пунш. Стук в дверь отвлек его от этого занятия.
– Это вы, Сара?
– Да, сэр. Пожалуйте ужинать.
– Нет, сегодня я к вам не приду; я переночую на фабрике. Передайте хозяйке, чтобы ложилась спать, и запирайте дверь.
Он снова подошел к камину.
– Н-да, у вас тут хозяйство налажено, – одобрительно заметил Мелоун. Лицо его покраснело под стать горячим уголькам, над которыми он склонился, усердно переворачивая котлеты. – Вы человек независимый, не то что бедняга Суитинг, – фу ты, как брызнул жир, даже руку обожгло, – тому, видно, на роду написано быть рабом женщин. Ну а мы с вами, Мур, – нате вот эту котлетку, она сочная и хорошо подрумянилась, – мы, конечно, не допустим, чтобы жены верховодили нами.
– Не знаю. Я как-то об этом и не думал; впрочем, если жена будет миловидной и сговорчивой, то пускай себе!
– Ну-с, котлеты готовы. А как пунш?
– Вот попробуйте, я вам налил… Надо будет попотчевать Джо Скотта и остальных, если только они доставят мои станки в целости.
За ужином Мелоун развеселился: громко смеялся по всякому поводу, отпускал плоские шуточки и сам их похваливал, – словом, совсем разошелся. Хозяин дома, напротив, сохранял невозмутимое спокойствие. Пора, однако, дать тебе, читатель, некоторое представление о его внешности; пока он сидит, задумавшись, за столом, я попытаюсь набросать его портрет.
На первый взгляд его облик может показаться несколько странным: он похож на иностранца, худощав, цвет лица у него изжелта-смуглый; пряди темных волос ниспадают на лоб; по-видимому, он не слишком занимается своей одеждой, иначе в ней было бы больше вкуса; он, кажется, и не подозревает о том, что у него привлекательное лицо южного типа, с изящным овалом и правильными, тонко обрисованными чертами. Но и другие замечают это, только приглядевшись к нему, – тревожное и несколько угрюмое выражение портит это красивое лицо. Большие серые глаза смотрят пристально и строго, скорее пытливо, чем ласково, скорее вдумчиво, чем приветливо. Когда он улыбается, лицо становится приятным, не то чтобы открытым или веселым, но оно подкупает вас своим мягким спокойствием и говорит – хотя, быть может, впечатление это обманчиво – о душе чуткой и нежной, о терпении, снисходительности, возможно, и о верности, – чертах характера, столь драгоценных в семейной жизни. Он еще молод, – ему не более тридцати лет, – высок ростом и строен. Но говорит он неприятно: его иностранный выговор, который он старается замаскировать нарочитой небрежностью произношения, режет слух англичанина и тем более йоркширца.