Сговор остолопов - стр. 32
– Ну разумеется, нет. Контора отапливалась недолжным образом. Понятия не имею, как работникам компании удается остаться в живых после пребывания в такой стуже каждый день. К тому же там висят эти флуоресцентные трубки, поджаривающие им мозги и лишающие зрения. Мне все весьма не понравилось. Я пытался объяснить всю неполноценность этого заведения инспектору отдела кадров, но он казался довольно безразличным. И вообще был настроен весьма враждебно. – Игнациус испустил чудовищную отрыжку. – Тем не менее я же говорил вам, что так все и выйдет. Я – анахронизм. Люди это осознают и презирают меня.
– Хосподи-сусе, Туся, да держи ж ты хвост пистолетом.
– «Держать хвост пистолетом»? – свирепо переспросил Игнациус. – Кто удобрял ваш разум этим неестественным мусором?
– Мистер Манкузо.
– О мой бог! Мне следовало догадаться. Он что – сам может служить примером того, как «держать хвост пистолетом»?
– Послушал бы ты все, что с бедняжечкой в жизни приключилось. Слышал бы, как сержант у него на учаске старается…
– Довольно! – Игнациус заткнул одно ухо и грохнул кулаком по столу. – Я не желаю слышать больше ни единого слова об этом субъекте. На протяжении столетий бесчисленные манкузо этого мира развязывали войны и разносили болезни. И вот дух такого пагубного субъекта поселяется у меня в доме. Да он стал вашим Свенгали![16]
– Игнациус, возьми себя в руки.
– Я отказываюсь «держать хвост пистолетом». От оптимизма меня тошнит. Это извращение. Со времен грехопадения должный удел человека во вселенной – удел страданий.
– А я вот не страдаю.
– Страдаете.
– Нет, не страдаю.
– Нет, страдаете.
– Игнациус, я не страдаю. Если б я страдала, я б тебе так и сказала.
– Если бы я, находясь в состоянии интоксикации, разгромил чужую частную собственность, тем самым швырнув собственное дитя на растерзание волкам, я бил бы себя кулаками в грудь и вопил. Я бы каялся, пока не сбил в кровь колени. Кстати, какую епитимью наложил на вас священнослужитель за ваши прегрешения?
– Три «Славься-Марии» и «Отче-Наш».
– И это всё? – возопил Игнациус. – А вы сообщили ему, что наделали, прервав критически сущностную работу изрядного великолепия?
– Я сходила к исповеди, Игнациус. Сказала отцу про все. Он говорит: «Не похоже, чтоб вы тут виноваты были, милочка. Похоже, вас просто немного на мокрой улице занесло». Поэтому я ему и про тебя сказала. Я говорю: «А мальчик мой грит, что это я не даю ему писать в тетрадках. Он этот рассказ уже почти пять лет пишет». А отец говорит: «Вот как? Ну, мне кажется, это не столь важно. Скажите ему, хватит дома сидеть, пускай на работу идет».
– Неудивительно, что я не могу поддерживать Церковь, – проревел Игнациус. – Да вас следовало бичевать прямо в исповедальне.
– А завтра, Игнациус, ты пойдешь попробывать в каком-нибудь другом месте. В городе целая куча работы. Я тут с мисс Мари-Луизой разговаривала, старушка эта, которая у немца торгует. Так у нее брат-инвалид, с наушником ходит. Ну глуховатый вроде, понимаешь? Так он себе хорошей работой устроился, на заводе «Доброй Воли»[17].
– Возможно, мне следует попытать судьбу там.
– Игнациус! Они ж только слепых туда берут, да дурачков всяких – веники вязать.
– Я убежден, что эти люди окажутся приятными сотрудниками.
– Давай в дневной газете поглядим. Может, там славная работка найдется.