Сезам - стр. 14

– В расчете? – спросил Влодек.

– Конечно, – сказал я, – вот только подарок…

– Да, подарок! – обрадовался Влодек. – Мы договаривались. Ян сказал, что ты хочешь отрез на костюм.

– Отрез? Нет, я хочу собрание сочинений Паустовского. В ваших книжных магазинах оно обязательно будет.

Я чуть было не вставил мягкий знак в слово «обязательно».

– Здесь не можно купить?

От удивления Влодек стал плохо говорить по-русски.

– Не можно, – кивнул я. – Восемь томов везти будет тяжело.

Влодек долго смотрел на меня. Видимо, русский человек открылся ему с какой-то другой стороны. Хотя на самом деле я был белорусом.

– Белорусы раньше были поляками, а теперь русские, – сказал Влодек. – По-белорусски даже ты редко говоришь.

У него опять стал хороший русский язык.

– Не с кем, – сказал я. – На русском отделении учусь.

Мы помолчали.

– Ладно, – вздохнул Влодек. – Привезу. Напиши на бумажке фамилию.

Я написал.

– Хороший писатель? – посмотрел на бумажку Влодек. – Как Достоевский?

– Лучше, – сказал я.

Мне и правда Паустовский нравился больше, чем Достоевский, но говорить кому-либо об этом я не собирался. Поляки в данном случае в расчет не принимались.

– Да, мы иностранцы, – согласился Влодек. – Но жениться я хочу на русской. Как ты к этому относишься?

– Женись, – пожал я плечами. – Хотя и польки ничего.

– Очень капризные! И деньги любят больше, чем меня.

Мы засмеялись.

– Да, я показывал свой диплом на курсе. Сказали – очень хороший.

Я почувствовал, что краснею. Бороться на ковре проще, чем писать поляку диплом. Кстати, как быстро он мой диплом стал считать своим… Учись, студент.

– Ладно, привезу я тебе этого… – Влодек заглянул в бумажку, – Паустовского. А у Берггольц действительно латышская фамилия, я посмотрел в энциклопедии. Хорошо, что не немка.

Я не стал выяснять у него, чем немцы хуже латышей.

Через день на лекции по русскому языку наш преподаватель Антон Антонович Балабан вдруг заговорил о роли омонимов.

– Посмотрите, как одни и те же слова могут иметь разный смысл, – сказал он. – Вот одна фраза: «Когда пришел Наполеон, поляки пели соло в яме». И вторая: «Когда пришел на поле он, поля кипели соловьями». Как разделишь слова, так и будет: в одном случае поляки пели, в другом поля кипели, что кому больше нравится.

Мы уже привыкли к оригинальности Антона Антоновича. Однажды его на собрании попросили присесть в президиум. «Спасибо, – громогласно заявил Балабан, – при Советской власти насиделся!» Он действительно сидел несколько лет после войны, то ли за нацдемовщину, то ли за шпионаж. А в другой раз объявил на лекции: «Как говорят, так и правильно!» При этом ему никто не запрещал преподавать в университете и не лишал звания профессора.

Но мысль о соло поляков в яме во времена Наполеона мне понравилась. И я поделился ей с Яном.

– Русские – странные люди, – отметил Ян. – Никогда не поймешь, что они имеют в виду.

– А что тут понимать, – запротестовал я, – вы как пели соловьями при Наполеоне, так и поете. Ничего не изменилось.

Ян побледнел. Позже я заметил, что если в разговоре ты упоминал о Наполеоне, почти все поляки бледнели. Ради интереса я вставлял, что знаменитый Михал Клеофас Огинский тоже мечтал о восстановлении Великого Княжества Литовского, но поляки пренебрежительно усмехались. Огинский с его полонезом не шел с ним ни в какое сравнение.