Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - стр. 58
Мы могли бы и должны были больше общаться друг с другом, но этого так и не произошло. Если Малкольм и приходил на репетиции, то только для того, чтобы забрать Стива, Пола и, возможно, Глена, у которых обычно были дела поважнее. Он брал их с собой в эти очень важные обеденные клубы, в которые ему нравилось ходить самому. Я всегда понимал и знал наверняка, что даже не рассматриваюсь как часть этой социальной жизни. Поэтому и никогда особо не утруждал себя просьбами после одного или двух отказов. Слушая неловкую ложь о том, что «о, э-э, нет, у нас нет возможности взять еще одного» или как бы там ни было, ты все прекрасно понимаешь и больше не возвращаешься к теме.
Не думаю, что Малкольм вообще любил музыку. Для него это был просто шум, который сопровождал его экзотическую одежду будущего человеческой расы. Он не совсем понимал важность музыки и ее социальную значимость. Ну и в самом деле, с какой стати ему это понимать, если до нашего появления этого реально было не так уж много. Что подразумевалось под социально значимой песней до Sex Pistols? Да какой-нибудь тоскливый фолк-певец, терзающий акустическую гитару. О господи – тьфу!
Была у нас одна интересная встреча в пабе на Тоттенхэм-Корт-Роуд. Мы немного поссорились, и Малкольм познакомил нас с «Кровавой Мэри». «Ого, они так коктейль называют? Вкус у него отличный, и от водочного привкуса не страдаешь, а эффект тот же». Потрясающий вечер! Где-то на заднем фоне заиграл «Working Class Hero» Джона Леннона, а я хорошо знал эту песню. Я сказал: «Вот! Вот социальная значимость как она есть, мой стиль» – и тут, кажется, до Малкольма дошло, откуда я вышел. Не знаю, произвело ли это на него хорошее впечатление. С тех пор мы почти не разговаривали – очень странно. Ему совсем не хотелось двигать горы, ему хотелось перетряхивать кучки блесток.
А тем временем я почти сразу же занялся написанием текстов. Вот что дал мне Стив, весь этот взрыв энергии. Он был для меня как бриллиант. Потрясающий, великолепный, блестящий, с прекрасными возможностями. Я превратился в настоящий динамит, едва только все двери распахнулись, и я получил возможность петь. Я действительно пошел на это. Я сразу же принялся сочинять и так писал и писал все это время. Слова просто вытекали из меня, вся эта сдерживаемая внутри хрень, к которой раньше у меня не было возможности стремиться, к которой у меня не было никаких амбиций, внезапно нашла свою цель. Фантастика! Великолепно!
Было много, очень много текстов, с которыми я игрался по первости. Сейчас уже не помню, но, кажется, один из них был об архангеле Гаврииле, отшлепавшем Католическую церковь. Я мог бы и в самом деле сотворить нечто подобное, но то, что в конце концов было выпущено, – это то, в чем чувствовались энергия и усилия. Все остальное я рассматриваю как, знаете, костистую часть бараньей шеи, которую лучше всего оставить на полу разделочной. Все, что так и не было закончено, является таковым по очень веской причине.
Первая вещь, которую мы репетировали, кажется, была «Mandy». Я как-то оказался в доме этой девушки, Мэнди, на вечеринке, и она сделала нечто похожее на пунш, используя Southern Comfort, мартини и какой-то фруктовый сок, в котором тоже был алкоголь, ликер и лед. Я выпил так много, что мне потребовалось два дня, чтобы прийти в себя, – Джон Грей, Дэйв Кроу и Сид дотащили меня тогда в родительский дом. Я могу время от времени быть существом чрезмерной глупости. Причем прекрасно знаю обо всех предупреждающих знаках, и все равно меня накрывает, и я набираюсь. Мне, как правило, не хватает тонкости. Может быть, потом когда-нибудь до меня и дойдет, как это все работает, ну, идея быть тонким. Но в любом случае это была тема моей первой песни – не стоит, наверное, записывать, а?