Сердце Пандоры - стр. 16
— Пусть будет Доминик. – Плюхаюсь на кровать и быстро надеваю штаны, футболку и теплую толстовку.
— Даже не будешь спорить? – недоверчиво уточняет Полина.
— Ты его носишь, ты его мать, почему бы тебе не иметь право выбора имени?
Успеваю почувствовать затылком ее удивленный вдох и выдох и накидываю капюшон. Хочется оглянуться, увидеть, как преобразилось лицо Полины, но я всегда на страже собственного эго, которое явно подустало от ее судорожных попыток избегать встреч взглядами. Будь ее воля – Полина нахлобучила бы мне на голову мешок с прорезями для глаз и рта.
— Нам нужно поговорить. – Она вспоминает, зачем пришла, и когда я, не оглядываясь, иду к двери, громко требует: - Адам, нам нужно поговорить о моей сестре.
— У меня день по минутам расписан, Полина, и там нет «окна» для детских претензий. И оно появится не раньше, чем я получу внятный ответ, когда мы решили, что ты имеешь право вмешиваться в мою личную жизнь. Я не нуждаюсь в твоем одобрении и благословении. И еще кое-что…
Я все-таки поворачиваюсь, потому что говорить спиной – какая-то бессмыслица. Полина стоит на кровати на коленях и воинственно прижимает подушку к животу. Вряд ли она это осознает, но в последнее время я все чаще замечаю, как она поглаживает живот, как прикрывает его ладонями, когда чувствует беспокойство. Возможно, я преувеличиваю все эти «знаки», ведь мы не так часто видимся, но мне приятно осознавать, что у моего ребенка будет мать, которая готова его защищать.
Хотя, возможно, это просто плод моих болезненных детских фантазий, и я вижу лишь то, что хочу видеть.
— Я больше не хочу видеть тебя в моей постели. Для разговоров в твоем распоряжении весь дом.
Она явно думает, что у нее случился острый приступ звуковых галлюцинаций, потому что сначала мотает головой, а потом морщится и смотрит на меня с немым вопросом. И мы оба осознаем то, как намеренно болезненно я прошелся по ее самолюбию. Вряд ли в ее жизни были мужчины, которые брезговали ее телом в своей койке.
— У нас разные спальни, Полина. Пожалуйста, не забывай об этом.
На улице собачий холод, но я все равно не отказываю себе в выработанной годами привычке. Пробежка заряжает тело тонусом и проветривает башку.
Только в этот раз я едва «делаю» половину дистанции. Приступ острой боли застает внезапно, словно убийца из подворотни. Останавливаюсь, хватаю руками колени и трясу головой, как будто моя боль материальна и, если постараться, ее можно выдавить, как занозу. Ни черта не помогает: к боли добавляется вяжущий вкус во рту, как будто меня накормили могильной землей. И мир растекается из трехмерных форм, превращаясь в маслянистое пятно, тонким слоем размазанное по моей сетчатке.
Я иду домой почти наощупь, полагаясь только на память тела.
Первым делом – в душ, сунуть голову под теплую воду, попытаться расслабиться и вообще ни о чем не думать. Потом выпиваю две таблетки – мой «десерт» наоборот, потому что принимаю его перед основным блюдом.
И боль потихоньку гаснет, словно огонь на фитиле в луже расплавленного воска.
Через пятнадцать минут я собран и спускаюсь к завтраку, на ходу перечитывая сообщения. От Ирины – целая цепочка, штук десять точно, но я не хочу их читать. Может, позже у меня появится к ним хотя бы формальный интерес.
Когда вижу сидящую за столом Полину, мне хочется выйти и попробовать войти в столовую снова, потому что меня определенно вышвырнуло в какую-то альтернативную реальность. В моей Полина ни разу за все семь месяцев нашего брака не завтракала со мной. А еще не обедала и точно не ужинала.