Сердце хроноскопа - стр. 9
– Ваше Высочество, – тихо окликнул его Тарис, осторожно подойдя ближе. – Вам следует отдохнуть. Завтра Совет наверняка захочет услышать о том, что произошло.
– Совет… – медленно повторил Кёнифан, ощущая горечь во рту от одного лишь упоминания о них. Он прекрасно понимал, как отреагируют Старейшины. Они увидят в случившемся подтверждение своей правоты – того, что он не достоин занимать место брата, не способен удерживать стихии в единстве и порядке.
– Мне нужно побыть одному, Тарис, – произнёс он наконец, повернувшись к молодому Пламеннику. – Благодарю тебя за помощь сегодня. Без тебя я не смог бы вернуться.
– Я всегда буду рядом, Ваше Высочество, – ответил Тарис, опуская глаза. В его голосе звучала искренность и тихая верность, такая, какую редко можно было встретить в стенах Хроноскопа.
Когда Тарис удалился, Кёнифан вошёл внутрь. Дверь за его спиной захлопнулась тихо, но решительно, словно запечатывая его в одиночестве. Комната была освещена лишь мягким мерцанием нитей времени, струившихся вдоль стен, и слабым сиянием звёзд, проникающим сквозь огромные окна.
Он медленно приблизился к зеркалу, ранее показавшему ему призрачный образ брата. Сейчас в нём отражалось только его измученное лицо с коротко обрезанными волосами и мятными глазами, в которых плескалась неопределённость и боль.
– Что же ты хотел мне показать, Кённесепан? – прошептал он, обращаясь к своему отражению. – Что ты пытаешься сказать мне?
Отражение не ответило, лишь дрогнуло едва заметно, словно живое. Кёнифан коснулся гладкой, холодной поверхности зеркала пальцами, ощущая, как внутри него вновь просыпается тревога.
Внезапно зеркало потемнело, и на его поверхности начали проявляться слабые очертания фигур. Кёнифан замер, не в силах отвести взгляд, чувствуя, как сердце вновь начинает биться с болезненной силой.
Из глубины стекла проступило лицо брата, теперь не огненная иллюзия, а реальное, отчётливое отражение. Кённесепан смотрел на него глазами, полными грусти и укоризны, и его губы вновь шевельнулись, произнося слова, которые, казалось, были вытянуты из самых глубин души Кёнифана:
– Ты должен был быть со мной… Ты украл моё время…
Голос был тихим, едва слышимым, но каждый слог проникал глубоко в сознание, причиняя боль, разрывая давно не зажившие раны.
– Нет! – крикнул Кёнифан, резко отстраняясь от зеркала. – Это неправда! Я не мог… Я не хотел этого!
Зеркало снова дрогнуло и стало прозрачным, отражая лишь его самого – напуганного, сломленного собственной тенью. Дыхание его было тяжёлым, рваным, и он чувствовал, как нарастает паника. Он не мог больше отрицать то, что понимал с самого начала: то, с чем он столкнулся сегодня, было не внешним врагом, а частью его самого – его страхов, его тёмных мыслей, его чувства вины перед братом.
Он медленно опустился на пол, прислонившись спиной к стене и закрывая лицо руками. Впервые за долгое время он позволил себе выпустить на свободу всё, что копилось внутри: страх, боль, сомнения, ненависть к себе и чувство вины, которое преследовало его с тех пор, как брат отправился на войну.
Он не знал, сколько времени просидел так, потерянный и подавленный, но когда наконец поднял голову, за окнами уже поднимался рассвет, наполняя комнату мягким, золотистым светом. Он чувствовал себя опустошённым, но странным образом легче, словно, признав свои страхи, он сделал первый шаг к тому, чтобы принять их.