Сердце бабочки - стр. 31
Милорд не отводил от меня неподвижного, немигающего взгляда. И не делал ни движения навстречу. Мне стало стыдно за глупые девчачьи мысли. Целовать меня, как же. Зачем я ему сдалась, бестолковая девчонка. Тишина и неподвижность затянулись так надолго, что показались пыткой. Я сказала, чтобы сказать хоть что-то:
- Милорд, вы ошиблись насчет виконта Керна. Он не поражен горем. Ему плевать на родителей. Ему важно лишь, что он станет графом де Ремисом. Он ждет, когда отца казнят, и титул перейдет к нему.
Он ответил мягко:
- Люди по-разному выражают горе, Касавир. Некоторые – очень и очень странными способами. Вы не поверите, сколь причудливо могут проявляться человеческие чувства. Вот скажите, что, по-вашему, виконт чувствует к вам?
Я пожала плечами. Вопрос легче легкого.
- Презрение.
- Представьте на секунду, что он вами восхищается. Но не умеет выразить восхищение, не способен к тому. Поэтому делает все, чтобы убедить вас и себя самого, будто презирает вас. На самом деле он хотел бы немного походить на вас. Обладать вашим обаянием и непосредственностью, вашей эмоциональностью, добротой и открытостью. Но все эти качества недозволительны в высшем свете. Поэтому виконт – допустим на минуту, что это так, - принижает эти качества и вас. Убеждает себя самого, что вы и ваш характер – смешны, нелепы, достойны презрения. На самом деле он, говоря проще, завидует вам. Завидует всему, что высмеивает. Понимаете?
- Понимаю, милорд.
Я и правда понимала. Знала, как это бывает, у моих братьев и сестер. Они высмеивали меня, потому что втайне от всех, даже себя самих, хотели быть как я: дневать и ночевать в библиотеке вместо того, чтобы работать на ферме. И ненавидели меня за то, что не они, а я так живу. Но к виконту Керну это не имело отношения. То, что говорил милорд, описывало моих родственников, но не его. Я не осмелилась высказать ему это, но от него ничто не укрылось.
- Вижу по глазам, вы со мной не согласны. Скажите, что думаете, Касавир, не бойтесь. Я хочу услышать вас.
Я пересказала свои соображения. Он улыбнулся.
- Я и не говорил, что виконт таков. Я лишь предложил вам сделать допущение. Если бывают подобные преломления восхищения в презрение, может быть и преломление горя в унижение другого человека.
- Но разве может горе оправдывать унижение и насилие невинного? Разве я заслужила того, что виконт желал сотворить со мной? Я не убивала его мать.
- Человек в горе не отдает отчет своим действиям.
Все, о чем милорд говорил, было логично и понятно. А его голос, такой громкий и резкий на занятиях, сейчас был мягок и тих. Он ласкал мой слух, пробирался к сердцу и заполнял собой все мое существо. Невозможно было не прислушаться к его речам. Но из сердца, навстречу этому сладкому проникновенному голосу, восставало чувство правды. Все не так. Нет никакого горя. Виконт радуется казни отца. И унижает меня просто потому, что любит унижать.
- Вы остались при своем мнении, не так ли?
Я молчала. Подтвердить, оскорбить его несогласием – от этой мысли коробило. Но и солгать я не могла, сказать то, чего не чувствовала.
- Не бойтесь спорить, Касавир. Я не съедаю студентов за то, что они мне возражают.
- Да, милорд. Я осталась при своем.
- Хорошо. Как ваша спина?
И как ему ответить?.. Признаться, что вся спина в мурашках от его близости и проникновенного, участливого голоса? На протяжении разговора он не отступил ни на шаг, мы по-прежнему стояли в пяти дюймах друг от друга.