Семья (не) на один год - стр. 37
Огромный мешковатый свитер под горло. Домашние брюки с вытянутыми коленями. Собранные в простенький хвост волосы. И красные глаза с такими же красными искусанными губами.
Не девочка. Не женщина. Что-то так...
Никогда не жалела себя. Отучилась еще в детдоме. А теперь было жалко.
До слез... те уже текли ручьем. До всхлипа... они сами рвались из груди.
До галлюцинации в виде теплых ладоней, скользящих по моим рукам, и горячих губ, целующих в щеку.
До признания, которое уже три недели мечтала услышать:
— Я так устал. Если бы ты только знала.
***
Радость затапливала меня медленно. Три недели ожидания сделали больше, чем десять лет до этого.
Я не верила глазам. Не верила ощущениям.
Цеплялась за тоску, с которой уже срослась за последние дни. Не хотела ничего понимать и слышать.
— Злишься на меня?
Сильные руки прижали к широкой груди, и в ноздри ударил аромат дождя, хвои и еще чего-то... пыльного, далекого.
— Тебя нет. Я тебя выдумала, потому что слишком сильно соскучилась. — Закрыв уши руками, я изо всех сил зажмурилась.
— У меня разрядился телефон, а в этом чертовом самолете не работал порт для зарядки.
В скрипучем, словно простуженном мужском голосе послышалась усмешка.
— Нет. Тебя нет. — Мое видение было таким настойчивым, что пришлось повторить как мантру.
— Сегодня было последнее слушание в суде. Я скинул оглашение приговора на Пашу и купил билет в Питер. На первый попавшийся рейс. Первый раз летел экономом.
— Зря покупал!
Глаза открывать было страшно. По телу побежала дрожь, и все мое ожидание, вся тоска вылилась в один отчаянный толчок.
Я пихнула Никиту в плечи. Не понимая, что делаю. Не задумываясь. И отшатнулась.
— Все равно злишься.
Муж провел ладонью по своим отросшим волосам. Такой непривычный. В мятой рубашке. В брюках с темными каплями от дождя. В носках. Даже мое уставшее воображение не смогло бы придумать такого призрака.
— Если я на кого и злюсь, то это на себя! Дура. Полная.
Слезы водопадом брызнули из глаз. Им невозможно было сопротивляться. Никакие попытки успокоить себя, «взять в руки», как говорила Татьяна Егоровна, не помогали.
Безнадежное ожидание не хотело превращаться в радость. Боролось за тоску, за грусть до конца.
— Телефон правда разрядился. — Никита достал его из кармана и протянул мне. — Я даже СМС набрать не успел. Думал, в самолете решу проблему, но не смог.
— Ты всё можешь! Я знаю!
В дополнение к слезам начало колотить. Зуб на зуб не попадал.
— Иногда не могу...
Никита развел руки и шагнул в мою сторону. Осторожно, как переговорщик рядом с безумцем, от которого всего можно ожидать.
— Не... надо...
От его близости меня буквально смяло. Казалось, если прикоснется — совсем сломаюсь. Даже те жалкие остатки самоконтроля, что еще держали на ногах, не смогу уберечь.
— Я забыл, как это, когда по мне скучают.
Он сделал еще один маленький шаг.
— Никита, мне не важно. До лампочки.
Лопатки до боли впились в стену. Никакой свитер не спасал.
— И о других заботиться разучился.
— Не нужно мне ничего рассказывать. Пожалуйста...
Я уже даже не пыталась сохранить гордый вид. Рукавом смахивала слезы. Отводила в сторону глаза. И жалась... жалась в стену, словно могла ее сдвинуть своими хилыми силенками.
— У меня даже поухаживать за тобой нормально не получается. Эта работа...