Семья Берг - стр. 31
Лев Карсавин покачал головой:
– Да, и командир их петроградской гвардии Генрих Ягода – тоже нижегородский еврей. Но дело в том, что Ленин уже немолод и не очень здоров. Кто из этих евреев сменит его?
Ответил Шпет:
– Ну, среди них есть один грузин, по фамилии, кажется, Сталин; прежняя его грузинская фамилия – Джугашвили.
– Как вы сказали – Сталин? Ну, этот не в счет. Ну, допустили временно, что Россией правят в основном евреи. Но невозможно, чтобы Россией правил грузин.
В 1917 году в Петроград возвратился после долгого пребывания в Европе великий пролетарский писатель Максим Горький. Вся русская интеллигенция зачитывалась его произведениями. В них звучал один набат – призыв к гуманизму, к любви и уважению между людьми. Его фраза: «Все – в человеке, все – для человека!»[3] обошла весь мир. Фактически Горький был первым в России всемирно признанным борцом за права человека. Он поддерживал революционное движение в России материально, давая деньги из своих громадных гонораров. Он даже вступил в партию большевиков, хотя номинально не соответствовал требованиям ее устава.
Горький познакомился и подружился с Лениным, когда тот был в эмиграции, и пригласил его к себе – пожить у него на острове Капри. Личность Ленина привлекала Горького как писателя. Но, как очень умный человек, он настороженно относился к его идеям мирового коммунизма и всемирной пролетарской революции. После отъезда Ленина, в 1907 году, он написал «Исповедь», в которой обозначил свои расхождения с большевиками.
Будучи патриотом России, он приехал обратно, и в годы страшной разрухи старался помогать интеллигенции, возглавив Петроградскую комиссию по улучшению быта ученых. Он организовал Дом писателей, Дом ученых, Дом искусств, чтобы материально поддержать людей. В частности, там выдавали продуктовые пайки и одежду, устраивали аукционы, собирали деньги и раздавали нуждавшимся. Но большевики стали выступать против. Комиссар изобразительных искусств Пунин возмущался:
– В этих домах происходит возрождение буржуазии! Посмотрите на их жен – как они красиво одеты. Посмотрите, какие картины они покупают. Эти люди ненавидят нас. Все эти Дома должны быть подчинены нам!
Горький в свою очередь кричал на него (так уже давно никто не осмеливался говорить с большевиками):
– Не то, государь мой, вы говорите. Вы, как и всякая власть, стремитесь к концентрации, к централизации. Мы знаем, к чему привела централизация самодержавие. По-вашему, ученый, писатель, человек искусства теперь должен непременно быть коммунистом? Вы признаете только тех, кто думает точно так, как вы сами. Вам нужно единомыслие всех людей. Если писатель или ученый коммунист, он хорош. А не коммунист – плох. Что же делать некоммунистам, которые хотят думать по-своему? Они поневоле молчат. Вы говорите, что у нас в Домах искусств, ученых и писателей – буржуи, а я вам скажу, что это все ваши же люди и их жены. И почему бы им не покупать, не наряжаться? Пусть люди хорошо одеваются – тогда у них вшей не будет. Все должны хорошо одеваться. Пусть и картины покупают на аукционе – пусть! Человек повесит картинку – и жизнь его изменится. Он работать станет, чтобы купить другую. А на нападки, звучащие здесь, я даже отвечать не буду.
Пунин слушал, и лицо его дергалось от нервного тика, он уже шипел: