Семь моих смертей - стр. 3
Я не отводила глаз, потому что за свои недолгие десять лет усвоила: Боров не прощает страха.
- Моя порода, – неожиданно заключил он.
Мы действительно были похожи, скорее, по масти, чем по стати. Волосы цвета скорлупы фламинского ореха, тёмные упрямые глаза.
- Дикая совсем, – словно разговаривая сам с собой, произнёс Боров. – Негодно.
А какой мне ещё было быть? Всё моё детство прошло в бесконечной беготне за малолетними братьями, и в свои десять лет я почти не умела ни читать, ни писать. Платье было шитое-перешитое, лицо, руки и ноги – в ссадинах и синяках. Не то что бы находились охотники обижать дочку Борова, но я сама нередко лезла на рожон, да и братьев кому-то надо было разнимать и учить уму-разуму. Длинные волосы были завязаны в грязный лохматый кукиш на затылке. Я вытерла нос рукавом и постаралась смотреть ещё более независимо.
- Всему обучу. Будешь не хуже этих… высокородных сьер, – коротко завершил свой непривычно долгий монолог отец и слово своё сдержал. Нанял мне надомных учителей и старательно оплачивал их труд, пока не ушел за небесный край. Про таких, как он, впрочем, чаще говорят: подох.
***
Стать шпилером, то есть профессиональным игроком-шулером в «напёрстки» мне сама судьба велела. За все девятнадцать лет собственной жизни проиграла всего один-единственный раз из-за клятого жёлудя, проиграла по-крупному, но зато все остальные разы – выигрывала. Несколько раз меня били и отбирали выигрыш, сотни раз проклинали, но в остальном на заработок от игр я вполне могла содержать свою большую и всегда голодную семью.
Ещё в раннем детстве я выяснила, что обладаю странной способностью. Мать, да хранят её Высшие боги, не имела личных денег и, соответственно, возможности покупать для меня игрушки, а мастерить что-то руками не умела – отец вообще часто дразнил её «белоручкой», в те дни, когда не пил и не спускал на ней пар. Несмотря на то, что денег у отца было, как грязи, на игрушки для «первыша» Боров расщедриться и не подумал, подозреваю, такая мысль попросту не пришла ему в голову, а мать была слишком замкнутой и гордой, чтобы о чём-то его просить. Так что в нашем двухэтажном пустом и всегда пыльном доме, похожем на огромную кибитку старьёвщика, я играла в то, что подворачивалось под руку и находилось внутри или на улице: посуду, какие-то инструменты, палки, шишки, орехи. И очень скоро выяснилась любопытная штука: если спрятать в кулаках шишку и напёрсток, то я угадаю, в какой руке напёрсток, без единой осечки. Я безошибочно находила спрятанные в доме монеты, а однажды раскопала в саду завёрнутый в окровавленную тряпицу нож. Глупо было спрашивать, что он там делал – в доме Борова при желании можно было бы и труп отыскать.
Трупы отыскивать я не умела, а вот металлы – запросто. Сначала просто так, любые. Годам к десяти начала различать их на вкус – конечно, мне бы и в голову не пришло их попробовать, но как иначе было объяснить то, что не было дано никому другому? Железо горчило и пахло кровью, золото казалось мне солоноватым и тёплым, серебро – прохладным и безвкусным, как чистая вода. Медь даже в сплавах отдавала сладковатым привкусом…
К напёрсточникам меня привёл приятель, мой ровесник по имени Джус, живший по соседству. Его семья была самой обычной, не имеющей никакого отношения к этому древнему, как мир, мошенничеству, но старший брат одного из его друзей, подрабатывавший «быком» – охранником игроков-низовых – как-то предложил нам попытать удачу.