Семь фунтов брамсельного ветра - стр. 14
– А ты не думал взять его домой?
– Нет… Мне кажется, он не хотел. Он был вольный кот, гулял сам по себе, как в той сказке…
Я подивилась, что Лоська знает Киплинга. Не ведала еще тогда, какой он книгочей.
В подъезде Лоська оробел опять:
– А дома у тебя кто-нибудь есть?
– Никого нет. Шагай…
3
Я ввела его в ванную, велела “отдраивать себя как следует”, но потом увидела в открытую дверь, как осторожно он трогает мокрыми пальцами перемазанные щеки и шагнула через порог.
– Ну-ка, радость моя…
Сдернула с грязнули майку, нагнула его над ванной, пустила тугую горячую струю, взяла мыло. Лоська не упирался, только один раз дурашливым шепотом сказал “спасите”. Я вымыла ему голову, оттерла тощие плечи и спину. Отскребла суровой мочалкой грязь с локтей и коленей Подумала, что надо бы постирать его штаны и майку, но не решилась. Ладно, все же чище стал… Я сама вытерла его махровым полотенцем.
Фыркая толстыми губами, Лоська сказал:
– Женя, у тебя, наверно, есть брат…
– Есть.
– Ты его так же мочалишь?
– Его помочалишь! Ему семнадцать лет.
– У-у… Я думал, вроде меня.
– Обормотов “вроде тебя” мне приходилось мочалить в лагере. Подшефных из младшего отряда. Они тоже собирали на себя пыль, песок и глину. И чуть что бежали ко мне, потому что свою вожатую боялись…
– А я никогда не был в лагере…
– Тебе повезло… Ты как относишься к сосискам? Правда они в целлофановой шкуре.
Лоська скромно признался, что к сосискам в любой шкуре он относится хорошо. И вообще к любой еде. Особенно “когда толком не позавтракал и ни крошки не обедал”.
После обеда он без всякой просьбы помог мне вымыть тарелки (видать, привычное дело) и сказал, что пойдет.
– Куда ты спешишь? Ключа-то нет, а до вечера далеко.
– Так. Погуляю…
“Уличное дитя все-таки…”
– Хочешь провожу тебя?
Лоська быстро вскинул “марсианские” глаза.
– Да. Хочу.
Мы опять побрели переулками – почти молча, с отдельными редкими словами. И оказались в начале Рябинового бульвара. Направо тянулись вдоль аллеи ряды торговцев-художников, а слева был неработающий фонтан и площадка со скамейками. Мы присели на бетонный край бассейна.
– Женя, хочешь мороженого?
– У тебя что, деньги есть?
– У меня нет. Я думал, может, у тебя найдутся пять рублей…
“Тоже мне кавалер”. Но я ничего не сказала, зашарила в джинсовом кармане. Достала железный пятирублевик. Лоська, видно, прочитал мои мысли.
– Женя, это не насовсем. На три минуты. Ты только не ходи за мной, я сейчас… – И зашагал к скамейкам, на которых устроились разного вида дядьки. Независимо так пошел, прямо. Широкие штаны парусили на ветерке и все еще влажная голова блестела слипшимися сосульками.
Дядьки на скамейках были всякие – одни “вполне культурного вида”, другие довольно “бомжеватые”. Но почти перед каждым лежала доска с шахматами. Некоторые играли между собой, а другие сидели в одиночестве, будто ждали партнера.
Лоська встал рядом с таким одиночкой – молодым, в соломенной шляпе и очках, но каким-то несимпатичным, с толстым затылком (как у откормленного охранника). Посмотрел на доску, сказал:
– Привет. Сыграем? – (Я слышала издалека).
– Гуляй, мальчик, – скучно отозвался “Охранник”.
– А почему?
– Гуляй, я сказал.
– Боитесь, что ли?
– Ты не на детской площадке. Тут играют на интерес.
– Вот… – Лоська положил рядом с шахматной доской мою денежку. “Охранник” сдвинул повыше шляпу, глянул внимательней: