Семь фунтов брамсельного ветра - стр. 13
– А не слишком заметно? – Он опасливо глянул из-за плеча. – Вдруг разроет кто-нибудь. Назло…
– Кто не знает, не обратит внимания…
Кажется, мальчишка всхлипнул. Чуть-чуть.
– Знаешь, все-таки хорошо, что он жил на свете, – сказала я. – Он тебя радовал. Ты будешь его помнить. И получится, будто он все еще живет…
Мальчишка то ли кивнул, то ли уронил голову. Шепнул:
– Да… Я… наверно, буду сюда приходить…
– А как его звали… то есть как зовут?
– Как по правде, не знаю. А я звал “Умка”. Он откликался.
– Значит, Умка и есть… А тебя как звать?
Он сказал без охоты, но сразу:
– Лоська.
– Это… от какого полного имени?
– Все-во-лод… – толчками выдохнул он шепот.
– Тогда почему не Сева? – Я говорила, чтобы отвлечь его, потому что боялась: вдруг заплачет (да и сама могла).
– Не знаю… – устало выговорил Лоська. – Так зовут с давних пор… А иногда – “Лосёнок”. Это мама…
В нем, несмотря на беспризорный вид, не было никакой ощетиненности. К другому такому попробуй сунуться с вопросами, пошлет на край света и еще добавит вслед. А этот… может, просто обмяк от горя?.. Имя “Лосёнок” ему подходило. Такой же лобастый, губастый, с тонкими ногами-руками и, кажется, доверчивый. Ну, наверно, не со всяким доверчивый, но со мной-то по-хорошему…
– А я Женя. – И добавила, чтобы внести ясность. – Мезенцева.
Лоська понял. И, кажется, чуть улыбнулся:
– Я сперва подумал, что ты парень. Не разглядел.
– Немудрено… – хмыкнула я. В самом деле – волосы, подстриженные по уши, джинсы, мальчишечья футболка. И под футболкой… ничегошеньки незаметно. Разве если только очень приглядеться…
– Нет, теперь-то я понял, – Лоська улыбнулся заметнее. – Парни такими не бывают.
– Какими “такими”?
– Ну… ты заботливая. – И он втянул воздух носом-картошкой.
Я с облечением сменила тон:
– Да. Очень заботливая. И главная забота о твоем умывании. Посмотри, ты весь перемазанный.
Он и правда был в земле и глине, в травяном соке, в прилипших стеблях и листиках. Даже в волосах глиняные крошки.
Лоська не стал спорить.
– Да, здесь недалеко есть колонка.
– Какая колонка! Тебе надо в ванну с головой!
– Во-первых, – сказал Лоська отчетливо, – нет у нас дома никакой ванны. Во-вторых, я не смогу попасть домой. Я забыл надеть на шею ключ, захлопнул дверь, а мама придет лишь вечером.
Я про себя отметила, какая у Лоськи правильная речь, вовсе не уличный “базар”. Даже сказал “надеть”, а не “одеть”, что и среди нынешних тележурналистов редкость. Поучиться бы у мальчишки депутатам всех мастей с их “намерениями”, “в этой связи” , “властямипредержащими”,“возбужденными делами”, с их “эканьем” и “меканьем”… Но речь речью, а чумазости от этого не меньше.
– Пойдем-ка, Лоська, ко мне.
– Да ну… – он впервые заметно смутился. Вытащил из сандалеты ступню, начал чесать правой пяткой левое черное колено. – Зачем…
– Отмоешься, поедим чего-нибудь… Не бродить же тебе таким пугалом до вечера.
– К сожалению, я всегда пугало, – равнодушно сообщил он. И вдруг согласился: – Хорошо, пойдем.
Сперва я думала, что его толкнуло на согласие это мое “поедим чего-нибудь”. И только много позже поняла: нет, наверно, не только это…
Мы с минуту еще постояли над дерновым холмиком. Я сама не заметила, как положила руку на Лоськино плечо. И он этого, кажется, не заметил. Потом пошли мы к улице Машинистов. Лоська не спрашивал, далеко ли. Сперва шел молча, а потом стал рассказывать про Умку. Уже без слезинок в голосе, а словно о живом. Как Умка ждал его каждый день на лавочке, как деликатно, без жадности, принимал угощение: остатки рыбных консервов, вареную картошку, селедочные головы и обрезки колбасы. Как играл, будто котенок, сделанными из травы “мышками”, как иногда (не часто, правда) просился на руки и клал голову на Лоськино плечо… А при прощании Умка вел себя спокойно, никогда не увязывался следом.