Секретный фронт - стр. 37
– Напугал ты меня, лейтенант. – Он вытер пот рукавом, сказал скрипучим голосом: – Строгова… Строгова-то…
– Что «Строгова»? – Кутай почуял недоброе.
– Убили Строгова, – выдохнул Подоляка, – в спину, раненый бандит… – Подоляка выругался, заметил у Денисова фляжку, взял ее, выпил до дна, запрокинув голову. – Спасибо, сержант.
Яркий свет фонаря Кутая осветил четверых бойцов, несших на плащ-палатке Строгова. Им было неудобно нести. Тело провисало, концы парусины выскальзывали из рук, и казалось, Строгов еще жив, шевелится, ворочаясь с боку на бок.
– Брали мы их свирепо. – Подоляка покрутил головой, криво улыбнулся и с минуту не мог собраться с мыслями. – Строгов? Пуля в пулю шел Строгов за Лунем. Это точно, за Лунем… Вы его сейчас увидите… – И, предупредив Кутая, хотевшего задать ему вопрос, продолжил: – Все было удачно, а тут… Знать, быть беде… Перепрыгнул Строгов через бандита, тот истекал кровью, а успел ему в спину засадить из парабеллума всего одну пулю и точно, одной, сквозь лопатку, в сердце… Это же невероятный случай… – Подоляка надел снятую каску, поправил ремешок, сглотнул слюну: волновался. – Пошли! Поглядите! Кончал я их за Строгова безжалостно… Последняя их нора, штаб, в дегустаторской… Двери дубовые, пока сшибли их… Хотя, чего говорить, сами побачите…
Подоляка на ходу отдавал распоряжения хриплым, отрывистым голосом. И хотя он был убит горем, пламя воспоминаний минувшего боя не погасло, еще все стонало, бурлило в его душе. Однако он не забыл приказать собрать оружие, боеприпасы, документы, карты, обыскать раненых пленных.
В освещенной ярким светом нескольких фонарей, квадратной, с толстыми стенами и сводчатым потолком комнате – штабе, как называл ее Подоляка, на полу, ближе к дубовому, встроенному в стену шкафу, лежали пять трупов – Луня и его четников. Они лежали на толстом пестром ковре. Все пятеро лежали плечом к плечу, в том виде, в каком приняли смерть.
Подчиняясь правилу: умереть, но не сдаться – изуверскому закону подполья, главари легли, приставили пистолеты к виску друг другу и одновременно нажали на спуск.
Под ярким светом злектрофонарей особенно отчетливо выделялось породистое, резко очерченное лицо Луня. Его губы застыли в гримасе, правая рука, державшая пистолет, откинулась и конвульсивно сжалась. Лунь обязан был застрелиться последним, проследив за смертной цепочкой, и он это сделал, выстрелив себе не в висок, а в сердце.
– Тризна по Строгову, – тяжело выдавил Подоляка, – была школа имени Евгена Коновальца, был поручик Лунь, были и нету… – Простые слова давались ему с большим трудом.
Глава шестая
Над старинным городом Западной Германии ползло, цепляясь за башни и готические шпили, тяжелое, сизое облако.
Еще и семи не было, а на улицах зажглись фонари, одинокие и блеклые там, где темнели руины, и яркие, рекламные – в центре, где вновь понемногу оживал водоворот жизни.
Стецко шел к назначенному ему месту, подняв воротник макинтоша и пряча в карманы озябшие руки. Его вид не вызывал любопытства. Один из обломков «третьей империи», что были выброшены пенной волной после отбушевавшей войны на мирный берег. Один из тысяч, а возможно, и миллионов, не знавших еще, куда приткнуться, из какого корыта хлебнуть.
Возле кабаре, недавно открытого беглым судетцем, толпились американцы, молодые, веселые парни в пилотках, с бутылками в руках и плитками шоколада под суконными погонами.