Секретный дьяк - стр. 43
Как это возможно – прожить чужую жизнь?
Иван часто ломал голову над непонятным предсказанием, да так ничего и не придумал. Зато незаметно изучил все известные маппы и чертежи, на которых указывался когда-либо северо-восточный угол России.
Дивился: вся Сибирь изрезана великими реками.
Известно: если есть где какая удобная река, то на той реке непременно сядут люди, поставят города, остроги, а в Сибири рек много, великие они, а никаких городов нигде не видно. Ближе к России имеются, правда, остроги, но на север и на восток все пустынно, будто там и находится настоящий край земли, за которым плещется в Акияне и в одиночестве великий левиафан. Даже о Нифонском государстве и об острове Матмай Иван ничего не нашел ни на одном сколько-нибудь серьезном чертежике. Только в скасках Волотьки Атласова наткнулся на предположение, что к югу от Камчатской лопатки могут лежать острова. Но какие? Такое ведь можно предположить и не покидая Санкт-Петербурха.
За зиму Иван перерыл все известные Сибирскому приказу бумаги.
Сам убедился: никто и никогда не упоминал ни о каком известном морском ходе в Апонию, кроме, конечно, Ивану известного казака, а может монаха, подписывавшегося в своей челобитной длинно, но непонятно, вроде как Козырь. Правда, по строгому допросу, снятому в 1710 году якутским воеводой Дорофеем Афанасьевичем Трауернихтом с плававших по Северному океану, а потом побывавших на Камчатке людишек Никифора Мальгина, Ивана Шамаева, Михаила Наседкина да некоего казака Поротова, стало известно, что в Пенжинской губе может существовать обширный остров.
Но к Апонии этот остров вряд ли принадлежал.
Сердясь на неточность казенных мапп, Иван потихонечку сочинял свою собственную. Понятно, он сверял свои знания с отписками казаков, промышленных людей, служилых, а главное, с челобитной неизвестного казачьего десятника – сочинял совсем новую маппу, долженствующую стать лучшим другом любого путешествующего по Сибири человека. Как пузырьки на воде убегали по новой маппе к югу от Камчатской дикой землицы всякие островки, счетом двадцать два. И лежало за этими островками Нифонское государство, богатое золотом, серебром и красивой лаковой деревянной посудой. Не смущаясь, Иван подробно обозначил на своей маппе каменные города, пашни, горы, реки – все так, как писал неизвестный Козырь. Сердцем чувствовал, что если существует истинный путь в страну Апонию, то должен он быть именно таким, каким он его изображает на чертежике. С тоской, правда, понимал: как ни красив чертежик, все равно он во многом плод его фантазии. Посидев над сочиненным, вздыхал, принимался за казенные дела. Но как только выпадала свободная минута, снова вытаскивал свой чертежик.
К тайной работе тянуло, как раньше тянуло к вину.
Да и как не тянуть? В канцелярии сухо, уютно пахнет мышами и книжной пылью – знакомо, хорошо пахнет. Иван то раздумывал над чертежиком, тщательно сверяя его со многими другими известными маппами, то неторопливо прогуливался между шкапов по скрипучим половицам. Радуясь, что в его помещение, в помещение секретного дьяка, нет никому хода, кроме крупных начальных людей, прикидывал: вот, дойдя до Апонии, что следует, в первую голову, смотреть там для ввоза в Россию? Мяхкую рухлядь? Или красивую лаковую посуду? Или тяжелый шелк? Или золото в пластинках, испещренных непонятными письменами? И что брать из самой России – для апонцев? Чем можно заинтересовать робких иноземных людей? Светлыми стеклянными зеркалами? Железом кухонным или бусами? А может, крепким ржаным винцом? За что, думал, начнут без ропота отдавать робкие апонцы мяхкую рухлядь, золото, серебро?