Сделка - стр. 50
-Я настолько тебе противен? - наконец, спросил он.
-Мне глубоко отвратительно то, что ты так быстро и так легко нарушил данное тобой слово, - не сдерживаясь, ответила я прямо. Мне было плевать, что Дарис ответит и как разозлится, мне даже хотелось, чтобы он вышел из себя. - Я думала, герцогская честь выглядит иначе. Но ты о чести только рассуждаешь.
Дарис не смотрел на меня. И мой укол он будто не заметил:
-Мне показалось, ты так разозлилась не из-за этого. Впрочем, неважно. Ты права в своем упреке: я поступил бесчестно. Это была жертва с моей стороны, но оправданная, чего ты не поймешь, пока не узнаешь моего отца лучше, а я не дам тебе его узнать ради твоего же блага. А с твоей стороны это выглядит именно так, да. Мне жаль.
-Жаль, - повторила я. - Тебе жаль. Замечательно. Я очень рада. Могу я хотя бы узнать причину? Что такого я способна рассказать твоему отцу, что ты наплевал на честь, лишь бы я молчала? Чего еще мне ждать?
-Прекрати, иначе мы не поладим, - блеснул зубами Дарис. Голос его был холодным. Он улыбнулся — одним ртом, глаза остались неподвижными — и добавил: - Согласись, тебе нужно поладить со мной.
-Нужно, - ответила я, спасаясь мыслью об объятии Келлфера и образом только мне известного выхода из катакомб.
16. 16.
Никаких признаков влияния Дарис больше не обнаруживал. Он был тих, спокоен и, кажется, мучился совестью. Это немного успокаивало Келлфера: если парень и правда злился на себя, то должен быть очень аккуратен, снова пытаясь завоевать доверие Илианы. Шепчущий говорил себе, что ближайшие недели Дарис для девушки безопасен, ведь даже если будет уязвлен, не станет делать чего-то, что может ее испугать.
На пути обратно они говорили с Дарисом про клятву, и теперь Келлфер по крайней мере был уверен, что, читая книги, которые в Приюте отнесли бы к запрещенным, Дарис не пропустил абзаца про ограничения власти отдающего приказы. С помощью подчинительной связи нельзя было заставить любить, ненавидеть или презирать, а также относиться еще каким-либо конкретным образом. Келлфер смотрел на Дариса, раздавленного и все равно полного решимости — и неохотно признавал, что сын мог бы приказать Илиане полюбить его, если бы клятва позволяла это сделать. К счастью, то, над чем сам человек не был властен — а ни над глубокими чувствами, ни над своей способностью помнить и забывать обычный человек власти не имел, — не могло быть изменено и по приказу.
Келлфер вспоминал, как Илиана жарко прижалась к нему. И эти восхитительные синие глаза, впервые не светящиеся болью, не грустные, а торжествующие и полные страстной и счастливой мольбы. Такой она была — настоящая Илиана. Не безвольная кукла, истекающая в руках сына по его желанию. К сожалению, большинство людей на самом деле может управлять своими эмоциями, и потому приказ что-то ощутить не сработал бы только на недоразвитом дурачке. К сожалению, умница Илиана хорошо знала себя и умела контролировать — и потому попала в отвратительную ловушку. Келлфера передернуло. Это не была ревность, скорее острая как клинок ярость — на сына, посмевшего приказать Илиане захотеть отдаться ему, на обстоятельства, которые отняли у девушки что-то настолько важное, на то, что сам Келлфер разглядел Илиану позже, чем Дарис успел связать ей руки.