Сделано с любовью - стр. 9

– Вова, что с тобой? – забеспокоилась мама и устремилась к нему навстречу, но от меня не укрылось раздражение в её голосе.

– Прости… Ани, – сипит Вальдемар, – я это… поперхнулся… кхе-кхе (хрю)… случайно.

Ани! Трындец! Это что, производная от Анастейши?

Я закатила глаза к потолку…

Ух, а паутины-то сколько – мрак!

Ну а куда мне ещё девать глаза? На маму смотреть как-то неловко – халатик на ней не сходится, а под ним… только обнажённые бальзаковские телеса. Перевожу взгляд на Вальдемара. Справедливости ради надо признать, что природа одарила его очень смазливой мордахой, но, к сожалению, на этом подарки закончились. Жопа на ширине плеч, четыре хлипкие конечности, впалая грудь с реденькой порослью и выпирающий пупок, тщательно скрывающий железный пресс. А, ну ещё белые трусишки, вспученные на причинном месте.

Бр-р! Жесть!

Вальдемар, наконец, прохрюкался, изящным жестом откинул с лица длинные светлые волосы и молвил красивым, хорошо поставленным голосом:

– Простите ради бога… Добрый вечер, милая барышня. А Вы, наверное, Аика́? – и обнажил ровные красивые зубы в широкой доброй улыбке.

– Наверное, – отвечаю коротко и хмуро, стараясь скрыть удивление.

Не-эт, это голова точно не отсюда! Что ж мужику так с туловищем не повезло?

– Может, чаю с нами выпьете? – гостеприимно предложил Вальдемар, но, скользнув взглядом по собственному телу, резко сиганул назад в комнату. – Ой, простите, Аика, я забылся немного… Я сейчас быстренько оденусь.

– Ты не слишком спеши, Вов, – настойчиво посоветовала мама и, прикрыв за ним дверь, с шипением двинулась на меня: – Ты зачем притащилась на ночь глядя?

Нет, ну нормально?

– Ты, может, сперва оденешься? – я усердно смотрю ей в глаза, чтобы не видеть всего остального.

– Я в своём доме сама решу, как мне выглядеть! Пришла зачем, спрашиваю?

– Вольер разобрать, – пожимаю плечами. – Ты ведь сама просила…

– Сейчас? Другого времени не нашла? – мама отталкивает меня к входной двери. – Что-то я не припомню, когда я тебя просила строить глазки моему мужику! Ишь, распахнула рот на чужой бутерброд.

Чего-о? Бутерброд?

К горлу подкатила тошнота… Да будь её Вальдемар единственным членоносцем на планете, я бы предпочла его видеть в непроницаемых доспехах, а лучше не видеть вовсе. Но сказала я совсем другое:

– Мам, да зачем тебе этот… Вова? Это ты за него, что ль, замуж собралась? Он же тебе в сыновья годится!

– Заткнись, дура! – зашипела он и, схватив меня за грудки, припечатала к входной двери. – Мне больше тридцати никто не даёт…

– Да больше тридцати и нет ни у кого, – я вжимаюсь сильнее в дверь, избегая контакта с её грудями, но оттолкнуть не решаюсь – мама же.

– Не вздумай даже смотреть в сторону Владимира! Я тебе ещё Рябинина не простила! Вы меня, сволочуги, по миру пустили.

– Мы?! Мам, да ты живёшь на всём готовом!..

– Да что ты говоришь?! До хрена вы мне тут наготовили, деточки заботливые! Сами в хоромах жируете, а мать в этой сраной халупе едва концы с концами сводит…

За халупу стало очень обидно. Я до сих пор люблю эту квартиру, хоть мне и больно здесь находиться.

– Личный комфорт в твоих руках, Анастасия, а если не нравится квартира, так сними другое жильё. Пусть твои концы с концами тоже хоть немного подсуетятся.

– Ах вот как ты запела, соплячка оборзевшая! Давно ли сама из грязи выползла?