Сажа - стр. 3

Пока мысли занимали мою голову, я уже успел подойти к огромным тяжелым воротам. Рядом с ними, по краям, стояли мужчины в серо-коричневых одеяниях: свободная широкая куртка была заправлена в штаны и туго затянута ремнём, низ штанин был спрятан в практичные короткие сапоги, явно избитые временем и корявыми дорогами. Автомат за спиной, а на груди – самом видном месте – герб, пару чисел и две полоски над ними. Эти мужики не собирались спрашивать у меня документы и разрешение, я сам их должен был показать. Выпускали они из богатых районов в бедные всегда быстро – только глянув номер и вычеркнув меня из списка входящих. Так же легко меня пропустили, когда я прошёл за ворота – посмотрев номер и вычеркнув фамилию из списка уходящих. Зато как идти на работу, так они десять раз переспрашивали фамилию, перепроверяли номера, переглядывались друг с другом, а бывало даже, что и начальству собирались сообщить.

Я оставил за спиной ворота и военных, оставил за спиной серый мир посередине чёрного и белого. Именно так я видел второй район – средний класс, бетонные дома, люди одновременно не дураки и не гении, и это была вовсе не золотая середина. Они были примерно никем. Для нашего государства, конечно, они играли немалую роль, но их никогда не воспринимали всерьёз. Они были неплохими экономистами, неплохими военными, неплохими менеджерами – то есть их всегда брали на работу, где особой оригинальности не надо, но и работать придётся не руками. Вот и жили они в своём сером районе, со своими серыми глазами, на которые государством была наложена серая пелена. «Вы – опора и поддержка одновременно двух районов», «второй класс открывает любые возможности». Ну и прочая правительственная белиберда, щекочущая их чувство собственной важности. «Любой», «множество», «широкий» – обычно встречалось в плакатах на улицах этой посредственности. Они никак своими широкими мозгами не понимали, что у человека должно быть своё узкое место.

Оставив за собой серость, я погрузился во тьму. Но эта тьма была куда уютнее – люди были холоднее при знакомстве, но добрее в душе и общении – сложная жизнь и невысокий интеллект сделали из них не особо требовательных людей. Им нужно было меньше для счастья. Они привыкли и уже не обращали внимания на старые покошенные дома с какими-то пристройками, утыканные вплотную друг к другу, на рынки, куда люди сносили свои нужные вещи, чтобы заменить ещё более нужными. На небольшое количество горящих фонарей, которые гасились к рассвету и вновь зажигались через четыре часа, когда темнело. Благо, сейчас было достаточно светло, до сумерек оставалось около двух часов, так что всё было хорошо видно, а сквозь щели и дыры в домах ещё не просачивался свет. Совсем нищие и немощные наблюдались на улицах достаточно редко, а рынки посещали только обезнадёженные, до дна высосанные мраком этой наполовину уличной жизни. Остальные же как-то выживали. Кто стирал бельё для других, кто подшивал одежду, а кто, как и я, латал дыры в крышах. Но эта работа в основном для второго района, у нас же дома, я занимался нелегальной починкой. Разводя ту замазку, что давали нам на работе, я увеличивал её объём. Делал заказ, а остатки тратил на стены и крыши в нашем районе – так жители не платили никаким конторам-посредникам, а мы, кровельщики, могли зарабатывать сверху. И так выживал каждый, кто мог.