Саван алой розы - стр. 31

Воробьеву, как оказалось, поделиться и правда было чем. Уже на Фонтанке, предложив Кошкину отправиться в его кабинет, переоборудованный в самую настоящую лабораторию, тот попросил посмотреть в микроскоп.

— Взгляните, — в голосе Воробьева явно звучала гордость, — прибор фабрики Цейса[1] с прекрасными апохроматическими объективами.

— И что же я там увижу? — усомнился Кошкин.

— Кровяные тельца, конечно же.

Кошкин был достаточно далек от медицины и химии, однако, посмотрев на Воробьева с сомнением, все-таки приблизился и наклонился к металлическому окуляру. На стекло под ним Воробьев предварительно капнул некую жижу розоватого цвета, и Кошкин сейчас же увидел через объектив бурого цвета бляшки почти идеальной круглой формы. Какие-то в одиночестве застыли в прозрачной жидкости, какие-то слепились в длинные причудливые цепочки.

— Я взял соскобы вещества, которым выведен текст на стене в садовницкой. Растворил в воде — и вот. Как видите, Степан Егорович, с уверенностью можно сказать, что это именно кровяные тельца.

— То есть это кровь?

— Кровью это было до того, как высохло. А здесь мы видим кровяные тельца, разведенные в жидкости, — с напором уточнил Воробьев. — Кровяные тельца млекопитающего, если быть точнее. Но не любого млекопитающего, не верблюда и не ламы, например.

— Серьезно? Не верблюда? — Кошкин отлепился от микроскопа и потер глаз.

— Да. Верблюд — тоже млекопитающее, однако, что любопытно, его кровяные тельца совсем не похожи на прочие: они гораздо более вытянуты по форме своей.

— Я бы с вами поспорил, Кирилл Андреевич, о том, что понимать под словом «любопытно»… ну да ладно. Скажите лучше, нет ли какого способа удостовериться, точно ли это кровь человека?

Воробьев мотнул головой:

— Современная наука на это не способна. Итальянские профессора судебной медицины сильно продвинулись, я слышал, однако все пока что на уровне теории. Тем более, что мы имеем дело не с кровью…

— Да-да-да, — отмахнулся Кошкин, — это кровяные тельца, а не кровь.

— Засохшая кровь, если вам угодно, — примирительно закончил Воробьев. — А у вас что же, есть сомнения, что это кровь вдовы? Сомнительно, что у нее под рукой нашлась кровь животного. Она была заперта, смею напомнить.

— У меня есть сомнения, что надпись вовсе сделала Алла Соболева, а не тот, кто вошел в садовницкую уже после ее смерти и попытался подставить Ганса Нурминена. Вам удалось удостовериться, что это почерк вдовы?

— Нет пока что. В комнатах дома не нашлось записей Аллы Соболевой: мне сказали, все забрала ее дочь.

Кошкин помолчал. У него были дневники вдовы, и в них довольно рукописного текста, чтобы провести экспертизу. Однако отдавать их посторонним он не собирался. Вместо этого распорядился:

— Завтра я еду к Соболевым для беседы с банкиром Денисом Васильевичем. Вы поедете со мной и спросите ее дочь об образцах почерка. Думаю, она вам поможет. Что ж… значит, надпись все-таки сделана кровью. Впрочем, если в садовницкой и впрямь не были ни карандаша, ни бумаги… — он с упором посмотрел на Воробьева, — или что-то все-таки было?

— Если бы Нурминена хотели подставить, то написали бы его имя более разборчиво, — невозмутимо заметил Воробьев, словно не слышал вопроса. — А карандаша в садовницкой и правда не нашлось — я везде искал. Но вот бумага…