Санаторий для босса. Исцели моё сердце - стр. 20

– Как я тебе помогу, если ты и есть сноб и баловень?

– Дед, просто изображай немощь, а я буду твоим другом, добрым, заботливым, всегда оказывающимся рядом и готовым подставить плечо.

– Чего? – Резко даёт по тормозам среди коридора. – Изображать немощь перед женщиной? Это ж какое унижение!

Подталкиваю его в плечо.

– Ты только что перед половиной санатория распластался на полу! Куда уж унизительней?

– То – секундная слабость! А ты предлагаешь старому боевому коню спектакль ломать. Я, между прочим, хоть куда ещё!

– Ну вот тогда и справляйся сам со своей Миледи. – Изображаю полнейшее равнодушие. – Моё дело предложить, твое – отказаться.

Дед угрюмо ворчит что-то себе под нос, складывает руки на груди.

– Ладно, уговорил, баловень… – сдаётся наконец после недолгих моральных метаний.

Любаша останавливается у одной из дверей.

– Сюда, пожалуйста.

Заходим внутрь. В кабинете лёгкий запах лекарств и спокойный полумрак. Люба жестом показывает на мягкую кушетку.

– Присаживайтесь, Фёдор Степанович. Подключу вам кислородкую маску, сразу полегчает.

Дед аккуратно садится, снова театрально охает.

Вот же какой! Это кто ещё у кого учиться должен. Я вот так по щелчку умирающего лебедя изображать не умею, например.

Люба ловко подсоединяет кислородный аппарат.

– Вдыхайте медленно и спокойно, – раздаёт инструкции, а потом скашивает на меня подозрительный взгляд. – Алексей, а вы что здесь стоите? У вас с давлением проблем нет.

Выходит.

Тащусь за ней, как бычок на поводу.

– А я для моральной поддержки. Друзей ведь в беде не бросают, – с серьёзностью, достойной Оскара.

– Вот уж не думала, что вы знаете слово «дружба».

– И снова эти поспешные выводы. Любовь Андреевна, я тронут вашей заботой о моём моральном облике, но поверьте, дружба мне не чужда.

– Вам вообще знакомо хоть что-нибудь, кроме флирта и самолюбования? – Обваривает меня недоверчивым взглядом.

– Зависть, например, когда вижу, как вы легко и непринуждённо отправляете людей куда подальше. Хочу взять пару уроков.

– Вам никакие уроки не помогут. Здесь нужен исключительно природный талант, Алексей. А он у вас совершенно иного рода.

– Какого же, если не секрет? – Делаю шаг ближе.

– Талант природного раздражителя, – Любаша отшагивает назад.

– О, – театрально прикладываю руку к сердцу, – вы ранили меня, доктор!

– Я медсестра, – поправляет подчёркнуто строго. Снова хмурит изящные брови, а сама тихо отступает к стене.

– Любовь Андреевна, а что, если мы с вами заключим перемирие? На время. Исключительно ради пациента, – киваю в сторону кабинета.

Люба приоткрывает рот, облизывает губы.

Втыкаю в этот короткий жест.

Заставляю себя остановиться и не наступать больше, хотя Любаша уже прижимается лопатками к стене.

Не маньячь, Лёша. Видишь, в этом заповеднике одни оленята.

Куда ты ломишься?

А тело привычно прёт вперёд, да. И приходится прикладывать усилия, чтобы не давить.

Выдохнув, отступаю к противоположной стене.

– Ну что, Любовь Андреевна? Мир?

– Если только ради Фёдора Степановича, – подчёркнуто холодно соглашается Люба и обнимает себя руками за плечи.

Разворачивается, уходит.

– Любовь Андреевна! А вы оперу любите? – Кричу ей в спину. – Или, может, стихи?

Игнорит.

Ладно, сам найду твои слабые места.

Заглядываю к Степанычу. Тот блаженно вдыхает кислород, распластавшись по кушетке.