Самый большой подонок - стр. 41
Итак, мы сидели в прохладной полутёмной зале и пили лимонад, вкушали блинчики с икрой и, конечно, мороженое. Мне стукнуло, страшно подумать, а не то что выговорить, целых пять лет!
Некоторые недалёкие и легкомысленные люди могут пренебрежительно махнуть рукой в ответ на вопрос о важности такой временной вешки и её особой значимости в жизни маленького человечка. Сам пятилетний карапуз, преимущественно занятый поглощением лимонада и мороженого, также не в состоянии осмыслить всей эпохальности и историчности события. Большинство наивно полагает, что это одно и то же – начинать жизнь с рождения или вести отсчёт дней с ничтожных цифр «три», «четыре», пусть даже «пять».
О, как жестоко они ошибаются!
Если бы те, кто произвёл на свет пачкающего шоколадом щёки виновника торжества, суетящиеся вокруг огромного празднично сервированного стола, сюсюкающие с незрелыми гостями и подкладывающие им на тарелки новые порции бесподобных блинчиков с икрой, обрели бы вдруг мистическую способность матушки Вомб проникать в скрытую суть вещей, они бы просто растерялись. Им стало бы нехорошо, а то и.. страшно. Они бы с упавшим сердцем осознали, что поезд безвозвратно ушёл. Они бы в отчаянии зарыдали, сообразив, что личность беззаботно болтающего не достигающими пола ножками так любимого ими отпрыска, которого они опрометчиво баловали и коему потакали все эти не такие уж и долгие пять лет, на девяносто девять процентов сформировалась, что человек – вот именно человек, а не человечек! – практически готов, вылеплен, что называется, сделан, и что дальнейшие неумелые и беспорядочные усилия по его якобы воспитанию совершенно ненужны, никчёмны и есть не что иное, как пресловутый, выражаясь по-английски, monkey business, что в переводе Эдуарда Лаврентьева означает «мартышкин труд». И примерно с этого, а то и более раннего возраста, никто не в состоянии ни воспитать, ни перевоспитать человека. А то, что самонадеянно выдаётся за воспитание, на самом деле представляет собой процесс принудительного натягивания на имярека разнообразных масок и личин, иногда удачных, иногда не очень. Бывает, маска настолько хорошо прилегает к лицу, почти совпадая с ним, что возникает соблазн с помпой выдать это случайное совпадение за эффективность так называемого воспитания. Но чаще бывает не так, и тогда человек с душонкой кругорота головозадого безобразного всю жизнь таскает личину вежливого и корректного джентельмена («подлеца в дакроновом костюме», добавил бы Вольдемар Хабловски, хотя, например, наш общий приятель Эдуард Лаврентьев, явный неподлец, не чурается дакроновых пиджаков), а безвредный, ранимый простак вынужден скрываться под маской дёртика или агрессивного кругорота. А зачастую маска бывает не сплошной, а крапчатой – как Время на кладбище тренировочного городка.
И только Вождь, один лишь Вождь способен действительно перевоспитать человека, при условии, что перевоспитать – это искалечить душу. Только Вождь, в иных мирах могущий носить и другое имя – например, Определитель…
Ближе к вечеру, когда жара несколько спала, но до захода солнца оставалось так далеко, как до конца представлявшейся нам тогда бесконечной жизни, мы с Воликом, одетые в почти одинаковые клетчатые рубашки, коротенькие штанишки на лямках, смешно называемых помочами, и обутые в пресловутые дырчатые сандалики, надетые на стандартные белые носочки, вышли прогуляться в парк. Каждый из нас держал в руке одинаковое игрушечное ведёрко с трогательными цветочками на боку. Единственное различие наших экипировок состояло в том, что Волька был вооружён полукруглым совочком, тогда как я запасся детской лопаткой. Копать мы ничего не собирались, просто толстый плешивый фотограф, приглашённый родителями запечатлеть нас с Воликом для истории, настоятельно попросил снабдить малышей этим шанцевым инструментом, призванным сыграть роль немудрёного реквизита. Фотомастера, известные творцы собственных миров, любят совать в руки малолетних клиентов всякие штуковины-глюковины, придающие, по их мнению, б