Самая настоящая Золушка - стр. 34
Что случилось за этих три дня?
Доктор появляется через полчаса, и жена Морозова шагает за ним, ровная и негнущаяся, как палка. Никогда ее не любили, никогда не понимал, зачем он на ней женился. Был вдовцом, без семьи и причала, но нормально развлекался с молодыми девочками. Сам же говорил, что больше не хочет окружать себя «бабскими истериками». А потом появилась Татьяна со своими дочками – и Морозов гостеприимно распахнул для них двери своего дома. Сказал, что вдруг захотел семью и женщин, о которых сможет заботиться.
Пока в один прекрасный день не выяснилось, что моя Катя – не просто Катя.
Оглядываясь назад, я точно знаю, что если бы это было в моей власти, если бы хоть что-то заподозрил, то выбросил бы проклятое кольцо и сделал все, чтобы Катя никогда о нем не вспоминала.
— Ей нужно в больницу, Кирилл, - говорит Абрамов, старый друг нашей семьи и человек, который хранит нашу семейную тайну лучше, чем швейцарский банк. Абсолютно надежный человек. – Я не специалист, но травма может быть серьезной. И у нее путаное сознание.
— Путаное сознание?
— Лучше, если о ней позаботятся специалисты.
Морозова вклинивается в наш разговор грубо и без предупреждения. Она из тех людей, рядом с которыми все мои мысленные подсказки-карточки не дают нужных результатов. Потому что абсолютно все, что она делает или говорит, вызывает у меня только одну реакцию – ярость. Практически неконтролируемую. Поэтому я стараюсь ограничить наше общение до минимума.
— Александр считает, что Катерине будет лучше у нас.
— Ей нужно в больницу, - говорит Абрамов. – Прямо сейчас.
— Я сам отвезу ее, - соглашаюсь я, намеренно игнорируя реплику Морозовой, огибаю ее по широкой дуге и снова поднимаюсь в нашу с Катей спальню.
Морозов сидит на кровати рядом с моей Катей и первое, что я слышу, пока эти двое не заметили моего присутствия – встревоженный голос жены: «Я правда вас не знаю».
— Ты слышал, что она сказала? – говорю я, испытывая непреодолимое желание выгнать всех до единого, опустошить свой дом, как контейнер пылесоса, и попытаться понять, что же случилось за этих три дня. – Мы едем в больницу, а ты можешь прийти в часы посещения.
— Ростов… - Его глаза наливаются кровью, ноздри широко и часто расходятся. Я понимаю, что это – крайняя степень бешенства. После того, как правда обо мне просочилась наружу, он только то и делает, что пытается перетянуть Катю на свою сторону. Вырвать овечку из волчьей пасти. – Я больше ни на минуту не оставлю тебя наедине с моей дочерью.
Правда обо мне...
Это Катя все ему рассказала. Больше некому. И я до сих пор не понимаю, зачем.
— Я поеду с ним, - шепотом говорит Катя. – Все в порядке.
На ней темно-синий костюм: модный, дорогой. На маленьких пальцах босых ступней – лаконичный сливочный лак. Почему-то сейчас мне хочется смотреть на ее стопы и вспоминать тот день, когда мы поехали на озеро за город. Как она разулась, подвернула джинсы и зашла в воду до самых колен. И как потом взяла меня за руки, словно маленького, и по шагам вела за собой.
Я подхожу к кровати, плечом отодвигаю Морозова, а когда он снова идет наперерез, просто смотрю на него. Не на кончик его носа, а прямо в глаза. Я не разучился испытывать боль от зрительного контакта, но я научился принимать ее, как старого друга. Потому что не мог переделать свою природу, но очень старался ради одной маленькой замарашки.