Рыжий, циничный, неприличный - стр. 35

Клео снова почувствовала колкие мурашки по спине. А Павел… Это его ежедневная работа. Это для Клео такие истории – только истории. От которых холодные мурашки по спине. А для Павла это его реальность. Он же… он же видел этого… субъекта. Наверное, разговаривал с ним. Допрашивал. О том, что тот делал. Клео почувствовала, что мурашки накрывают ее липкой ледяной волной.

Чем ты руководствовался, Павел Тихий, когда выбирал такую работу? Ты и, кстати, твой брат. Вы оба каждый день имеете дело с далеко не самыми лучшими представителями человечества, со страшными преступлениями. И они не подернуты благородной патиной прошлого. Здесь все, как есть, без прикрас.

Клео зябко передернула печами, поправила ремень сумки с ноутбуком. У нее не было ответов на этот вопрос – зачем люди выбирают такую профессию. У нее даже не было примерных вариантов для этих ответов. Но Клео чувствовала, что все больше и больше проникается к Павлу Тихому уважением. Чем бы он ни руководствовался в своем выборе, Павел Тихий делает такое, что не каждому по плечу.

От мыслей о работе Павла Клео перешла к мыслям о самом Павле. Теперь произошедшее ночью вообще не казалось Клео чем-то таким уж… таким уж из ряда вон выходящим. Да вообще ничего такого не произошло! И непонятно, с чего она на Пашу с утра взъелась и нафыркала. Он сделал то, чего она от него хотела? Сделал. А еще он… он проявил чуткость. Теперь, по прошествии нескольких часов, Клео понимала, что ей приятно и лестно, что он оказался таким наблюдательным и неравнодушным. Что ему не все равно, что случилось. Что и для него, возможно, это было не совсем рядовое события.

«Я был бы нежнее».

Клео споткнулась, взметнув из лужи облако брызг. Дождь почти прекратился.

Ей хочется узнать, как он может быть нежнее. Правда, хочется. Клео сейчас почему-то была уверена, что Павел Тихий умеет быть очень нежным. Нельзя сказать, что минувшей ночью он не был нежен или был груб. Нет. Но раз он сам сказал: «Я был бы нежнее» – значит, может.

Клео остановилась, сбила рукой с головы капюшон дождевика. Дождь прекратился, но судя по хмурому небу – ненадолго. Девушка улыбнулась, вдохнула влажного прохладного свежего воздуха – и снова пошла, весело шлепая по лужам ярко-желтыми резиновыми сапогами.

А никуда он не делся, этот пресловутый вкус халвы.

***

Она вернулась. И Павел заставил себя не броситься на звук открывшейся двери, а пойти спокойно.

Они некоторое время молча смотрели друг на друга. Никогда бы не подумал, что девушка в желтых резиновых сапогах и желтом дождевике – это так красиво.

– Привет.

– Привет.

– Голодная?

Клео не отвечала. Она не могла себя заставить перестать на Павла любоваться. Он не мог измениться с утра. Это в ней что-то изменилось, что она…

– Ты ела что-нибудь сегодня? – повторил Павел вопрос.

– Меня угостили вкусным чаем – гибискус, мелисса и душица. А еще я съела одно печеньице.

– Очень питательно – целое печеньице. Значит, голодная.

– Как целая собачья упряжка, – улыбнулась Клео, спуская с плеча сумку с ноутбуком и осторожно ставя ее к стене.

– Тогда пойдем кормить упряжку.

Как же это, оказывается, приятно – когда ты приходишь домой голодная, а кто-то тебя собирается кормить. А особенно приятно то, что этот «кто-то» – высоченный и с широченными плечами. И поэтому…