Рыжий, циничный, неприличный - стр. 37
Но сейчас вопрос был принципиальный. И на самотек это дело отпускать никак нельзя. Прямой и точный оргазм Клео – вот его цель. Вопрос лишь в том, какими средствами этого добиться.
Он с упоением целовал девушку, чувствовал ее ответ, дрожь ее обнаженного тела под собой и… И не мог прекратить целовать. Надо было уже переходить к поцелуям хотя бы ниже губ, а Павел не мог оторваться. Такие сладкие. Как заговоренные.
Но он снова все же смог оторваться. И снова завис на ее затуманенном взгляде. На ее вспухших губа – нижнюю она сейчас прикусила, и край белых зубов над прикушенной губой выглядел невероятно красиво и дико заводил. Как заводила темная россыпь кудрявых волос на белой подушке.
– Я снова красивая? – прошептала Клео.
Он медленно кивнул.
– Думаю, тебе надо снять штаны. Полегчает.
– Думаю, мне надо начинать тебя целовать ниже.
Она судорожно вздохнула. А штаны Павел и в самом деле снял. Полегчало не то, чтобы очень сильно.
Идеальный изгиб – то место, где начинается крутой взлет небольшой, но дерзкой упругой груди. И оторваться от этого места тоже невозможно. Невозможно же. Только водить губами, только чувствовать, как начинается этот идеальный изгиб. Который венчается сладкой вишней тугого соска.
Да что же она такая сладкая вся?! И как он вчера этого не распробовал, не разглядел?!
Но, может, и правда, к лучшему, что был под анестезией вчера. Зато сегодня… сегодня…
Ее сосок перекатывался в его рту, как самая сладкая конфета. И такими же сладкими были ее тихие стоны. А Павел понял, что единственный путь, который сегодня сработает, который идеально подойдет – это пальцы. Оральные методы удовлетворения оставим для другого раза. Сегодня Павлу надо видеть ее лицо. Надо целовать эти искусанные губы. Надо видеть, как трепещут ее ресницы. Слышать у самого уха, как она часто дышит и как тихо стонет.
Он снова прижался губами к ее губам и скользнул ладонью по упругому животу. Обвел ямку пупка, потом чуть ниже, огладил изгиб стройного бедра. И снова всей ладонью вверх и замер. Самыми кончиками пальцев касаясь границы гладкого лобка.
– Пашка… – шепчут ее зацелованные губы. Затуманенный взгляд из-по изгиба длинных ресниц по-прежнему уносит. – Паша, пожалуйста…
Наверное, его никогда так не просили. Иначе с чего бы его накрыло волной горячих мурашек и затопило чем-то… Хрен его знает, что это в тебе носится и чем тебя затапливает, когда женщина под тобой таким тихим шепотом умоляет тебя о ласке. О наслаждении. И ты понимаешь, что сам сдохнешь, если не дашь ей того, о чем она просит.
– Ты первая.
Мужские пальцы чуть сильнее надавили – и женские бедра стремительно и широко разошлись в стороны. И мужские пальцы неторопливо скользнули вниз. В последний момент Павел развел пальцы – указательный и средний, чтобы не задеть то, что он пока задевать не планировал.
– Паша! – в губы ему прилетел возмущенный стон. – Пашенька…
– Я тоже, оказывается, люблю шлепать по лужам… – отозвался он, погружая пальцы в упругую влажность.
Клео решила, что хватит кусать свои губы – и укусила. Его. Потом лизнула. Застонала от того, как его пальцы двинулись дальше.
Они целовались. Кусали друг другу губы. Зализывали укусы. И все это под движение его пальцев, которые исследовали каждую складку, каждый изгиб. Но которые пока не трогали самого главного места. До того момента, пока Павел решил, что пора.