Рыжая - стр. 12
– Иди наверх, – говорю я уже мягче, – и сделай, пожалуйста, домашку. Я проверю.
Тоби шумно вздыхает и спрыгивает со стульчика у рояля, на котором они с девчонкой устроились, словно две маленьких птицы на узком карнизе здания. Понурив голову, как будто его кто-то накажет в случае непослушания, а его никто никогда не наказывал, брат подбирает рюкзак. Я перевожу взгляд на девицу. Она сидит, напряженная, как струна, и, кажется, боится лишний раз напоминать о себе.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
Но она только таращит на меня огромные глаза, непропорционально большие для маленького, конопатого лица. Она вся максимально нескладная и совершенно не похожа на мать. Надо думать, она унаследовала внешность своего отца, а не Лоры. И эти ужасные рыжие волосы какого-то возмутительно-яркого оттенка, будто у нее на голове медная проволока.
Я повторяю свой вопрос, уже начиная выходить из себя. Я слишком долго держался.
По-хорошему, ни Лоры, ни этой пигалицы, посмевшей усесться за мамин любимый инструмент с моим братом, не должно быть в нашем доме. Еще каких-то полгода назад такое попросту не укладывалось в голове. У нас была семья, пусть и со всеми ее недостатками. А теперь нашу жизнь наводнили чужаки. И что-то подсказывает мне, что от мелкой рыжей бестии бед будет куда больше, чем от ее мамаши.
– Язык проглотила? – вырывается у меня. И я бы добавил что-то еще, более обидное, если бы Тоби не подал голос:
– Винс, она… – запинаясь, говорит он, – не может разговаривать. Она немая.
– Дьявол, – ругаюсь я и, схватив брата за предплечье, спешу увести его на второй этаж и спрятаться от неловкости. Я не хочу думать о том, что будет делать эта бесполезная, еще и вдобавок немая девчонка, оставшись одна с маминым роялем.
Я вообще не хочу думать о ней.
И хоть у меня нет достаточного повода для ненависти, я, кажется, уже ненавижу ее.
Глава вторая.
Лотти.
1961 год. Детройт, Мичиган.
Мы никогда не говорили о моем отце. Никогда. Признаться, я воспринимала его отсутствие, как данность, и толком даже не задумывалась о том, кем он был. Любой другой ребенок на моем месте нет-нет, но стал бы строить предположения или задавать маме неудобные вопросы. У всех других – ладно, у большинства моих сверстников – отцы были. Или были причины, по которым их семьи оказались неполноценными.
С невероятной беззаботностью дети болтали о серьезных, временами страшных вещах. Например, у одного моего одноклассника отец погиб во время несчастного случая на предприятии, и, смакуя подробности, мальчишка пересказывал, как сильно того изуродовал взрыв какой-то там установки, сколько времени он провел в больнице и далее тому подобное. У другой одноклассницы родители развелись, и теперь отец жил в другом городе с молоденькой женой, бросив прежнюю семью. Их двоих – девчонку и ее мать. Они были прямо как мы. Только вот нам с мамой никто больше и не был нужен, кроме друг друга.
Я не хотела знать, кем был тот человек, из-за которого маме приходится так много работать, а мне быть достаточно самостоятельной с малых ногтей. Мама не могла позволить себе забирать меня из школы, готовить ужины по вечерам или сэндвичи мне с собой на занятия. Я делала все это сама, на мне также лежали и другие обязанности по хозяйству. Я была послушной и терпеливой. Я старалась позаботиться о себе и о маме, раз больше некому. И плевать я хотела на того, кто не захотел сделать нашу жизнь хотя бы чуточку легче. Даже если он умер, а не просто ушел.