Русское богословие в европейском контексте. С. Н. Булгаков и западная религиозно-философская мысль - стр. 32

: пламенники божественной триипостаси вспыхивают в каждом из ипостасных центров, лишь чтобы соединяться, отождествляться между собою, в исхождении из себя в другого, в пламенно самоотвергающейся личной любви»[168]. Любовь как кенозис[169] – это поистине основная тема всего булгаковского богословия и тот аспект его мысли, основанный на встрече с Распятым, опустошившим Себя нашего ради спасения, который может, если окажется возможным помыслить его вне софиологии, в конечном счете стать тем аспектом его богословия, который будет одобрен Церковью для ее будущего троичного учения. В чем же он состоит?

Отец как Первопричина рождает Своего Единородного Сына и в этом рождении отдает Свое бытие в абсолютном самоотвержении Другому: «Рождение для Отца есть самоопустошение, отдание Себя и Своего Другому, жертвенный экстаз всесожигающей, ревнующей о Другом Любви»[170]. Сын пассивно воспринимает Свое бытие от Отца как Единородный, будучи тем самым всецело опустошен во имя Отца, принося Себя в вечную жертву тем, что Сам Он нем как Слово Другого: «Сыновство есть уже предвечный кенозис»[171]. Святой Дух исходит от Отца и почивает на Сыне. Это исхождение – способ завершения Божьей природы, определяемой рождением Сына Отцом Говорящим. Святой Дух – это единство двоицы в бесконечной дифференциации (раздельноличности), то есть их «ипостасное отношение», которым они раскрывают Себя друг перед другом, носящее имя любовь[172]. Затем «местом действия» становится творение[173], в котором экстатическая любовь Троицы выплескивается наружу, а именно в творение, где Отец выходит за пределы Себя Самого как Бога ради мира – повторяя в творении предвечную жертву любви, аналогичную рождению Им Своего Сына – и потому становится для мира Абсолютным-Относительным, посылая Сына Своего из недр Божества в мир[174]; где Сын входит в творение как Слово Божье, сотворяющее мир, знаменуя Свое уничижение или самоопустошение как вечной жертвы Отца за мир[175]; и где Дух Святой выходит вовне из вечности Божества, в которой Он зависит от Сына как ипостасная любовь Отца и Сына, и «как бы становится становлением мира, осуществлением его содержания», как Отчая любовь к Своему Сыну, проявленная в творении, через творение[176]. Наконец, драма достигает своей развязки в страсти Христовой[177]. Отец отдает Своего Сына на крестную смерть ради жизни мира, отпуская Свое собственное Слово в ничто и этим духовно соучаствуя в жертве Любви[178]; Сын опустошает Себя от Своего Божества до той предельной точки, когда это Божество претерпевает смерть или всю силу богооставленности[179]; а Дух Святой удерживает Свое присутствие от Сына в Его страдании[180], до тех пор, пока не соединится с Ним вновь в Воскресении и Вознесении, чтобы затем быть излитым на мир в Пятидесятнице.

Теперь мы можем видеть, что Бог, по Булгакову, – это Бог Абсолютно-Относительный по самой Своей природе как Триипостасный Дух, раскрывающий Себя в Софии. Другими словами, Бог не был бы Богом, если бы Он не был Абсолютно-Относительным. Кажется, что Булгаков ссылается на непреложную необходимость Барта и его традиции. Однако, вразрез с этой традицией, он рассматривает мир как часть онтологического устроения Бога как Абсолютного Духа, который должен необходимо находиться в отношениях, ибо, если Он не находится в отношениях, Он перестает быть Богом. Здесь, конечно, присутствует риск ввержения творения в искупление с его знаменитым «панэнтеизмом» (так у Булгакова, в другой русской транскрипции «панентеизм». –