Русский Север – прародина индославов - стр. 36
ЯЗЫК ПРИРОДЫ
Природой здесь нам суждено...
А. Пушкин
Одним из чрезвычайно важных ориентиров, указывающих на то, что индоязычные арьи изначально знали заполярные области Русского Севера, является неопровержимо доказанная древность гидронимов, не только восходящих к санскриту, но и сохраняющих свое звучание в полном с ним совпадении. Это подтверждают не только примеры, приведенные в Приложении... но и наличие характерного для санскрита окончания ряда наших северных гидронимов на слог «га», определяющий движение, расширение, достижение в пространстве и т.п. Таковы, например, названия рек Вега, Индига, Камчуга, Пинега и др., и озер – Ладога, Онега. (Следует отметить, что это суффиксальное окончание, слог «га», восходящий к санскриту, сохраняется в русском языке для обозначения ряда понятий, сопряженных с движением, нарастанием – например, дорога, телега, колымага, вьюга, шуга и др.)
Подобные гидронимы, прослеживаемые на всем пространстве Восточной Европы, ясно выявляют свое родство с санскритом вплоть до северного побережья Черного моря, что четко выявил в своих работах академик О.Н. Трубачев. Особо важна в этом плане его последняя книга «Indoarica в Северном Причерноморье» [167].
Следует вспомнить и о том, что сам слог «ДЪН» означает в санскрите и славянских языках «река», а отсюда образованы такие гидронимы, как Дон, Дунай, Днепр, Днестр и ряд других. Здесь же можно привести и то, что слово «дно» обозначает «русло, вместилище водного потока», т.е., по сути дела, реку. (В Ригведе река определяется словом «дану».)
Эти примеры приведены лишь для того, чтобы лишний раз доказать возможность прослеживания пути индоязычных арьев от Ледовитого океана до Черного моря. Особого внимания заслуживает в этом плане работа литовского ученого А. Сейбутиса, которая служит еще одним из оснований говорить о складывании в Приполярье индоевропейских протодиалектов, а также о том, что и эти протодиалекты, и древнейшие формы верований складывались в среде предков индоевропейцев в «безднах тысячелетий», во времена и последнего межледниковья, и таяния последнего ледника. Остановимся на этом более подробно.
А. Сейбутис в своей статье, озаглавленной «Миграция позднеледникового человека как отражение изменений экологической обстановки» [144],ссылается и на работы другого литовского исследователя, А. Пошки, и оба они сходятся в мысли, что «Веды были сочинены далеко на севере» и что в Ригведе и Авесте есть описания этих земель. Сейбутис указывает на расположение и названия рек Ригведы. Остановимся на этой работе с допустимой точностью, так как она заслуживает глубокого внимания в свете общего направления поиска, отраженного в данном сборнике.
Этот автор сосредоточивает свое внимание на установлении важнейших моментов этнического развития позднеледникового человека, то есть на той проблеме, которая, по его выражению, «содержит еще много неясных и спорных вопросов», выявляемых при ее рассмотрении археологами и лингвистами, и требует учета ценных палеогеографических данных. Соглашаясь с мнением гляциологов, что во время существования последнего оледенения (напомним, что его пик приходился на XХ—ХVIII тыс. до н.э.) активность и подвижность человека была высока в силу необходимости поиска основного источника пропитания – травоядных животных, которые широко мигрировали по ландшафтным зонам. Свободным передвижениям человека в тот период соответствовала и малая плотность населения: «Во времена господства мамонта на территории Франции могло прокормиться не более 10—12 тыс., а на Русской равнине – 70—80 тыс. человек».