Русский остаток - стр. 27

– А Грины?.. – спросила Галина.

– А Грины… Они приехали в Феодосию в двадцать третьем, голод и террор уже почти прекратился, в прежних, разумеется, масштабах. Поселились недалеко от нас, на Галерейной. Нина Николаевна была очень хорошенькой и намного его моложе, Александр Степанович ее обожал. Они всегда появлялись вместе: он – длинный, худой, в глубоких морщинах, почти старик, какой-то мрачный, она рядом с ним – розовенькая и веселенькая, как птичка… И, знаете, он ведь выпивал. Очень. Бедная!.. Но она все принимала, никогда никаких сцен, упреков, она была настоящая жена художника, друг… Они ни с кем не дружили. Кажется, они были всем друг для друга и жили в каком-то своем, особом мире, никто им был не нужен. Ее мать жила с ними, очень общительная, интеллигентная женщина и превосходно готовила. Очень тактичная, умница. Жили они страшно бедно, в конце двадцатых его совсем перестали печатать, он заболел. Она перевезла его в Старый Крым, где он через полгода, кажется, и умер от рака. Хотя лечили его от туберкулеза…

– И как же она потом?

– Потом она сошлась с доктором, который лечил Александра Степановича, они жили в гражданском браке. Но они были совсем разные… перед войной доктор их бросил, они с матерью остались без средств. Мать заболела душевной болезнью. А тут война, оккупация… Нина Николаевна хорошо знала немецкий, ей предложили работу редактора, немцы пытались издавать какой-то свой бюллетень. Что ей оставалось делать? Надо было как-то выживать, лечить и кормить мать… После войны советская власть сочла это преступлением, Нина Николаевна отсидела десять лет и после освобождения снова стала хлопотать о домике-музее Грина. В конце концов ей это удалось.

– Она еще жива? – спросила Галина.

– Нет, деточка. Не так давно умерла. А Мария Степановна все еще воюет.

У Галины округлились глаза.

– И с ней можно познакомиться?

– Вот уж не знаю, как вам повезет. Народ ведь валом теперь валит. А Марии Степановне уже за восемьдесят. Возраст, знаете ли… Поди, детка, – обратилась она к Вере, – поставь разогревать обед, мама уже должна прийти.

Верочка повиновалась.

Вскоре появилась и мама Алексея, еще молодая, хрупкая, такая же светленькая и милая, как и ее дети, с добрыми усталыми глазами и детской трогательной улыбкой.

Алексей представил гостью.

Мама, поздоровавшись, с дружелюбным любопытством посмотрела на Галину и села за стол.

– Меня зовут Софья Дмитриевна, – сказала она.

– Красивое имя, – сказала Галина.

Верочка подала матери обед.

– Отец Сонечки, Дмитрий Леонардович Устрялов, до революции служил на Черноморском флоте под командованием Колчака, а впоследствии, когда Колчак сделался Верховным правителем России…

– Мама… – выразительно посмотрев на мать, прервала ее Софья Дмитриевна.

– Ну что ж теперь… – виновато улыбнулась Тамара Константиновна. – Из песни слова не выкинешь…

– А где же вы с ним познакомились? – спросила Галина, не замечая предупредительного намека Софьи Дмитриевны на излишнюю с посторонним человеком откровенность бабушки.

– Что, деточка?.. Да здесь же, в Крыму… – И она невинно взглянула на дочь, словно говоря: «Ну и что же ты всегда так беспокоишься? И ничего такого особенного я не сказала. А если что и сказала, так эта славная девочка совсем не похожа на стукачку, и не надо нагонять страх». – Кого только сюда не заносило, Галиночка… – снова безмятежно улыбнулась бабушка. – Перед концом всего… Да… И на обломках самовластья мы попытались наладить новую жизнь. И даже родили Сонечку… Но, увы, налаживанию эта жизнь никак не поддавалась…