Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - стр. 50
В это время самый молодой из нас, Книттель, рассказывал о том, что его отец, дворник по профессии, не мог позволить себе направить своего сына на учебу в гимназию и ему пришлось стать продавцом мороженого.
– И чему же ты научился? – ехидно поинтересовался Минглер.
– Научился? Чему я должен был научиться?
– Если ты такой умный, что считаешь себя способным учиться в гимназии, то зачем продавал мороженое, а?
– Разве это плохое занятие?
Все расхохотались, а у бедняги Книттеля на глаза навернулись слезы. Тогда Огаса, славившийся во взводе своим умением демонстрировать различные фокусы, стал подтрунивать над ним и расспрашивать о женщинах.
– Я холостяк, – ответил парнишка и разревелся, а мы расхохотались еще громче.
Среди нас был и бывший бродяга Финда, ставший в конце концов кондуктором трамвая. У него был чудесный голос, и раньше ему приходилось зарабатывать себе на хлеб пением.
– Это было хорошим занятием, – заявил он. – Я зарабатывал вдвое больше, чем работая кондуктором. Черт побери, как это было поэтично! Но нацисты запретили мне заниматься пением.
В последнее время он жил у своей сестры, которая, по его словам, была настоящей красавицей.
Констанцер без обиняков поинтересовался, где она живет. Финда хитро улыбнулся и назвал какую-то улицу. Мы начали шутить над тем, что красавица, по всей вероятности, распоряжалась денежным мешком своего брата, а Минглер, и тут продемонстрировав свои познания мира, прямо спросил Финду, правда ли то, что его уволили из венских кондукторов за кровосмешение. Тут вмешался Хюбл и попросил всех замолчать.
Важнее разговоров о женщинах был только футбол. О религии мы не говорили, а политика всем надоела. Еды было до отвала, а качество напитков оценивалось по содержанию в них сахара.
Наиболее авторитетным среди нас считался печник из Нижней Баварии Фербер, у которого в противоположность австрийцам вообще не было нервов. Они с Бланком понимали друг друга с полуслова. Эти двое частенько садились в каком-нибудь углу и, хихикая, тешили себя различными историями. Хюбл иногда присаживался к ним, чтобы сыграть в тарок. А поскольку им нужен был четвертый игрок, я давал себя уговорить принять участие в их игре.
Старшим среди возничих был Микш. Он кричал на них, указывал, когда кормить и поить лошадей, распределял порции и составлял график дежурств. По профессии Микш был виноделом из Южной Моравии. Я подшучивал над ним, рассказывая анекдоты о кислом вине, которое отказывался пить даже папа римский.
– Ему следовало бы сначала его попробовать, – возмущался он, смешно тряся головой. – И только потом судить о качестве! А еще святой отец называется!
– Ваше вино, скорее всего, действительно хорошее, – не отставал я. – Его ведь сразу же выпивают, не сходя с места. Что-то мне в Германии не попадалось моравское вино.
– Вся Вена пьет южноморавское вино, – цокая языком, заявлял Микш. – Его даже на «Граф Шпее»[60] поставляли.
Микш являлся коренастым мужчиной с большим ртом. Его другом и одновременно соперником считался Коглер, родом из той же местности. Коглер тоже хорошо разбирался в лошадях, но от Микша отличался бесхитростностью в словах и поступках. Лошади у него всегда были накормлены и считались лучшими во взводе. Однако говорить он предпочитал не о лошадях, а о клячах, а слово «живодер» являлось у него самым употребительным. Его круг общения был невелик, и он почти не получал писем из дома, не говоря уже о посылках. Коглер отличался скупостью, не курил и думал только о своих клячах.