Русский диверсант - стр. 20
– Залетают. Ты ни разу не попадал под их бомбёжку?
– Попадал. И под налёты «петляковых» сталинских соколов, и под налёты «штук» соколов Геринга. Разница небольшая. Потери в личном составе примерно одинаковые.
Возле парадного они остановились и закурили. Торопиться было некуда. Хотелось ещё поговорить. Вспоминали то Крым, то Кутепию, то скитания по Европам. Радовский снова подумал об Анне. И всё-таки хорошо, что он отправит её на тот глухой хутор. По крайней мере, если случится катастрофа, она останется в России. А после такой войны Россия конечно же будет другой. Большевики разрешили богослужения, говорят, вводят погоны. Интересно, какими будут офицерские погоны? Неужто золотыми? Очень может быть. И он, Радовский, без Анны наконец-то получил то, чего ему всегда не хватало, – свободу. Солдат на войне не должен быть связан ничем и никем, кроме приказов и командиров. Рано или поздно придётся отступать. Быть может, бежать. А бежать вместе с Анной и ребёнком… К тому же англичане вряд ли простят немцам всё, что они натворили. И в Африке, и на островах. Союзники выпотрошат Германию до основания. Вытряхнут из неё всё. Как солдаты вытряхивают сидора пленных… Не исключено, что до Германии доберутся и дивизии Красной армии.
Когда они уже поднимались по ступеням к высоким чёрным дверям, скудно освещённым тусклым светом, проникающим откуда-то сверху, из-под фронтона, их окликнули по-немецки. Это был ночной патруль. Зимин тут же отозвался, тоже по-немецки. Радовский вытащил своё офицерское удостоверение.
– Когда вы отбываете в свою часть, господин майор? – спросил его пожилой оберфельдфебель, внимательно изучая под лучом карманного фонарика документы Радовского. На груди оберфельдфебеля поблёскивал горжет с орлом и надписью: Feldgendarmerie.
– Через четыре дня, как сказано в командировочном удостоверении, господин оберфельдфебель, – ответил Радовский тем же спокойным тоном, каким был задан вопрос, и не удержался от короткого комментария: – Но это не имеет никакого значения, не так ли?
– Для вас – имеет, – услышал он тот же равнодушно-спокойный голос начальника жандармского патруля.
– И какое же?
– Вы отбываете на передовую?
– Да.
– Я был на передовой с июня по декабрь, пока не обморозил ноги под Медынью. Там, говорят, уже русские.
– Да, Медынь и Юхнов оставлены.
– Так вот пуля с той стороны прилетает всего за какие-то секунды. Хлоп – и в каске дырка. Так что советую вам задержаться здесь на эти несколько секунд, чтобы ваша пуля пролетела мимо.
Они рассмеялись. И немец как бы между прочим заметил:
– А вы разговариваете с акцентом. Как это понимать, господин майор?
– Господин оберфельдфебель, мой акцент очень легко объясним: я – русский.
– Ах вот как! Понятно, – и немец кивнул на дверь. – Впрочем, сюда действительно ходят в основном русские.
– И поэтому вы так пристально контролируете этот район? – вмешался в их беседу Зимин.
– Да, господин оберштурмфюрер. А ваш акцент почти незаметен. Всего вам доброго. Хайль Гитлер!
– Хайль, – ответили они патрулю.
Ночной патруль в Смоленске – обычное явление. Но нарваться на жандармский патруль, да ещё в изрядном подпитии, грозило серьёзными последствиями. Им повезло, что этот оберфельдфебель оказался, скорее всего, из бывших солдат вермахта. Каким-то образом попал на передовую и на своей шкуре испытал, каково там, в окопах. А может, просто плюнул на них, потому что они – русские.