Русская сага. Выбор. Книга первая - стр. 26

Как всегда, в выходные дни Иван Ильич брал в руки газету «Правда» и читал уже с отвращением. Съезды и Пленумы КПСС продолжали плести кружева из обещаний прекрасного будущего для всего народа и каждого человека, только он больше им не верил.

Надо сказать, что раньше Иван Ильич не пил, позволяя себе лишь несколько рюмок в праздники. Ина никогда не видела его пьяным, он никогда не ругался матом! Через пять лет жизни в деревне Иван Ильич запил, начиная с маленькой стопки.

В деревне пили все. Делали брагу из картошки и солода, а по ночам гнали из неё самогон в появившихся, наконец, банях, построенных на задах, то есть в конце приусадебных участков. Делали это тайком. Уж не самогон ли стал причиной постройки бань, а не желание помыться раз в месяц? Рецепт приготовления браги она запомнит на всю жизнь.

Такая нам досталась доля – нам не прожить без самогона.

Самогоноварение – это целый обряд. Его конечный результат, запрещённый партией и правительством, производили темной ночью в бане в конце огородов.

– Мама, почему бани строят так далеко от дома?

– Чтобы при пожаре бани он не сгорел.

– А разве не потому, что боятся милиционера, когда самогон гонят?

Начиналось сие противозаконное и потому тайное действо с приготовления «затора». Сначала на влажной тряпке на печи проращивалась рожь, превращаясь в солод, который толкли в ступе. Ступу описывать нет смысла, картинка её есть в каждой сказке про Бабу-Ягу. Потом в деревянную бочку или большой бидон заливали настой хмеля, добавляли мятую варёную картошку, солод с дрожжами и закутывали на десять дней. Вскоре брага начинает «гулять», бухтеть. Через положенный срок её пробовали на вкус: если не сладкая, то можно гнать самогон.

В бане брагу заливали в огромный чугун для нагревания воды, встроенный в печь, и накрывали чугуном поменьше с дыркой на дне. В эту дырку вставляли трубку, проходящую через корыто с водой. Все щели между чугунами и трубкой замазывали глиной, после чего разводили в печи огонь. От нагревания глина лопалась и пропускала драгоценные пары, стали замазывать хлебным мякишем, который их не пропускал.

Главный и вечный страх, чтобы не взорвало! Огонь под брагой с трудом поддерживали в нужном режиме, посему сидели рядом с аппаратом постоянно, а именно пять-шесть часов.

Потекла первая струйка! Крепость проверяли, поджигая самогон в алюминиевой ложке. Синий долгий огонь означал крепость, и горе – если короткий и непонятно какой. Не удалась самогоночка. А трудов сколько!

Трёхлитровые банки-бутыли с самогоном опечатывали и прятали, потому что могли по доносу прийти из милиции, найти их и оштрафовать, даже арестовать. Увы, припрятанное достояние мужики часто тут же распечатывали и уходили в запой.

А для чего гнали, спрашивается? Для свадеб и похорон, для праздников и поминок, для посевной и жатвы. Бутылка самогона была эквивалентом денег, которым расплачивались за любую помощь и услугу. Огненная вонючая вода в деревне нужна была для жизни… и для смерти.

Вначале было слово:

– Ваня, не пей!

Фраза въелась в мозг навеки. И потом уже, приезжая в гости, Ина слышала это слово, требовательное и просящее, угрожающее и умоляющее. Вопиющая в пустыне мама. И в ответ:

– Марийка, налей!

Отец уходил в нирвану не очень часто, но на два-три дня, обычно после праздников, и редко – по душевному порыву. Первый день отрыва от действительности после праздников проходил молча. На второй день перед завтраком он садился за стол, раскрывал газету «Правда», читал, потом с отвращением откладывал её в сторону и отказывался завтракать без стопки самогона.