Русская революция. 1917 - стр. 15

Разве 12 марта самые умные члены умеренного «прогрессивного блока»[4] думского большинства не отвечали авторитарным тоном без всяких сомнений на вопрос о программе нового правительства: «Это должна быть программа только прогрессивного блока»? Разве сам Милюков не объявил 15 марта собравшимся в одном из залов Таврического дворца: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен. Власть перейдет к великому князю Михаилу Александровичу. Наследником трона будет Алексей»?

Его прервали крики: «Но ведь это старая династия!» Он продолжал: «Да, господа, это старая династия, которую, может быть, не любите вы, а может быть, не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе как парламентарную и конституционную монархию. Быть может, другие представляют иначе. Но если мы будем спорить об этом сейчас вместо того, чтобы сразу решить вопрос, то Россия окажется в состоянии гражданской войны и возродится только что разрушенный режим».

Между тем к вечеру того же дня 15 марта стало абсолютно ясно, что любые попытки сохранить царствующую династию обречены на провал. Монархии оставалось жить лишь несколько часов. Представители высших классов и революционные демократы предлагали и заранее отвергали множество проектов и планов. Было очень утомительно выслушивать нескончаемые обсуждения научных и совершенно нежизнеспособных программ. Я всеми силами этого избегал, не потому, что занимал другую позицию, а потому, что по натуре никогда не был склонен к подобным занятиям. В тот момент меня меньше всего интересовали политические программы. Я был слишком захвачен грандиозной таинственной неизвестностью, к которой нас неудержимо влек головокружительный ход событий. И говорил себе, что ни программы, ни дискуссии не ускорят грядущего и не отменят случившегося.

Революцию порождает не только мысль, она проистекает из самых глубин человеческих душ и сознания. И действительно, все проекты, программы, теории были отброшены и забыты, прежде чем их успели практически воплотить авторы, которые двинулись дальше диаметрально противоположным путем. И все-таки в революционные месяцы не напрасно тратились время и силы на обсуждение программ, чисто академических деклараций, разработку способов согласования абсолютно противоположных взглядов! При вековом самодержавии русский народ не имел возможности стать политически грамотным, получить элементарное представление о практическом искусстве управления. Ни правые, ни левые депутаты, не говоря об умеренных, не имели ни малейшего опыта в этом искусстве, возможно, за исключением нескольких бюрократов. Они не особенно возражали против злосчастной привычки решать все вопросы с помощью «резолюций». Отлично рассуждая, они никогда не имели возможности применить теорию на практике.

Первая ночь революции показалась нам вечностью. Утром 13 марта военные академии и почти все гвардейские полки во главе с офицерами явились засвидетельствовать свою верность Думе. Нам стало известно, что население и войска окрестных городов присоединились к революционному движению. Казалось, революция близится к решительной победе. Родзянко направил главнокомандующему и командующим фронтами телеграммы с тревожными вопросами насчет обстановки в действующей армии. Царское Село примкнуло к восстанию в тот самый день, когда Николай II покинул Ставку, возвращаясь в свою постоянную резиденцию. На волне царившей в Петрограде анархии начали возникать новые организации. Революционеры сталкивались только с легким сопротивлением, которое наконец полностью прекратилось. Нас беспокоило лишь возможное сопротивление старого режима в провинции. Однако события в Царском Селе, кажется, показали, что все усилия подобного рода заранее обречены на провал. Прошел слух, что на Петроград маршем идет генерал Иванов, только не было известно, с какими силами, с какой целью и как это связано с отъездом царя из Ставки Верховного главнокомандующего.