Русская философия. Анализ истории. Том 1 - стр. 23

Не отходя далеко от этой мысли, есть смысл несколько строк посвятить вопросу о вечности души, следовать за коей неизбежно пытается тело, создавая научный прогресс. Исходя из сказанного, постепенно перед нами явственно предстает то самое естество, реальность которого мы обозначим чуть ниже по тексту. Его мы называем «частью нашей природы, которая остается жить после смерти». В ней нет элементов суеты мирской. В ней, в отличие от бытия в аду, абсолютный минимум затрат при абсолютном максимуме пользы. Это та самая реальность, само присутствие которой обуславливает все остальные формы устроения Божественного порядка – каждая микрона Вселенной в каком-то своем специфическом образе несет в себе её. Оное бездеятельно во грехе-разрушителе, а потому воспринимается как ноль-развитие-разрушение, как пустота-развитие-разрушение и характеризуется такими терминами свойственными пустоте греха, как постоянство, инобытие, небытие, «берег реки», неподвижная точка отсчета, присутствие которой в мощах усопших предков имеется наиболее хорошо и удобоприемлемо распознается духом. Итак, по наследству нам от наших предков передается только точка отсчета. Оная может быть ближе к Богу, а может дальше. Положение её высоты над миром характеризует возможность обзора. Чем ближе к Богу, тем больше открыто, чем дальше – тем меньше открыто. Понятно, что лучше всего жить в соседстве с теми, кто ближе ко Творцу и дальше от тех, кто пребывает в удалении от Него. Это смогли распознать наши далекие предки, но это уже иных томах содержания. Но уже сейчас надо сказать, что чувственность, благодаря которой человек может распознавать даже малые мановения из будущего, обязана именно благодаря высокой степени покоя, как свойства Божественного. Чем белее стена, тем лучше видно на ней все оттенки темного. Чем сильнее покой, тем лучше видны все перемены и контрасты ему, возникшие наступающим будущим, благодаря чему человек начинает видеть. Не предугадывать, не вести расчеты, не составлять гороскопы, а именно видеть перед собой путь, чтобы не ошибаться даже в абсолютном аду. Слепота – причина всех трагедий человечества. «Монастыри изливают покой» – судьбоносные для Руси слова из песни.

Возникает вопрос, если плоть – это одежда души (лодка путешественника), то как относится к удовольствиям плоти, к вожделению? Дело в том, что в любой физической нагрузке участвует вся полнота чувственной и духовной природы, несущие две, хотя и полярные, но взаимодополняющие критерии черного и белого, горячего и холодного, сладкого и соленого, если так можно сказать. Во взаимном дополнении они образуют золотую середину – жизненную линию. Удовольствия плоти вне духовного единства с Богом становятся пороком, ибо, как уже сказано ранее, есть один путь к радости, для которого все остальные оказываются составляющими, сопутствующими. Этот путь, с одной стороны, абсолютно вечный и долгий, а с другой стороны короткий. Радости плоти – составляющие нашей природы, но приобщение к ним происходит абсолютно мизерно, так, что для человека сие становится не заметным, но при этом бытием. Ведь бытие – это радость и так как плоть существует, то она должна быть источником радости. Но вне Бога, вне Его вечности, радости плоти становятся радостью временной. Плоть, утратившая соль от бытия души в Благодати, как творение Его разлагается. Когда человек гибнет, то понятно, что согласно его естеству падшего духа, он пренебрегает одним, без радости духа трудным или соленым, и ищет спасения через свое же подобие духа – приобщается к приятному – тело следует за душой. Но жизнь без соленого, без утверждения прежнего равновесия невозможна, а потому после сладостей, надо есть солёности. Если появляются радости духа, то солености, как страдания вообще не воспринимаются, ибо оные в присутствии радости являются естественным рабочим процессом бытия жизни. Это означает те грани природы, через которые приходит чувственное вожделение – это такие сладости, которые нужно беречь и растягивать на всю жизнь, делая их незаметными телу – и то и другое нужно потреблять по чуть-чуть. Причем, это неподконтрольно и пребывает в том же естественном процессе жизни. Парацельс говорил, что все есть в определенной мере яд и в определенной мере лекарство. Это выражение надо воспринимать вкупе с высказыванием Л.Толстого о любви: любовь – это как палец, который пока не болит, человек его не чувствует. Из сказанного следует определение радости, которое согласуется с учениями буддизма и индуизма – это полное нечувствие окружающего мира во всех смыслах этого понятия. И это совпадает с нашим определением о Царствии Небесном, что Оное не воспринимается посредством воспаленной грехом природы, ибо подобное познается только своим же подобием – святостью. Но одно дело, когда нечувствие мира – есть естественный рабочий процесс трудового дня и при этом в поте лица (что есть фундамент богообщения), но другое дело, когда к этому прибегают искусственно, практикуя нирвану – разное понятие о полноте, оформленное в религиозной доктрине как основание её (об этом более содержательно в этой же гл. в следующем пункте№3). Просто белое распознается посредством черного в контрасте, а потому йоги причиняя себе боль ищут в своей природе центр, позиционируя себя в коем, он эту боль перестает чувствовать. Северные народы вместо боли несущей от упражнений йоги просто изнуряют себя трудами в поте лица, но опять же только для той же цели – найти в себе центр, позиционируя себя в коем для него сие перестает быть страданием. В данном случае, радость усиливается результатами этих трудов – они не ради самого процесса труда (или боль ради самой боли), но имеют, кроме этого, осмысленность и цель утверждения жизни в её Божественном образе, явленном в земных условиях долгой зимы (в некоторых случаях имеет место говорить об образе Божьем жизни, явленном в условиях ада – особенно в последние века). Хотя надо сказать, что человек все равно чувствует, но чувство это востребовано только в рабочем процессе богообщения. То есть, если в меру, если нет покушения на естественное – на процесс богообщения, то всякое явление становится лекарством и удовольствием не является, хотя оное, на самом-то деле, есть удовольствие, которое уже давным-давно «приелось», то есть удовольствие – это тоже Божественная радость, но животворящей оная может быть только в общем контексте полноты всеобщего счастья в богообщении. В противном случае, если бы это радостью не было, то этот момент даже бы не обозначился в бытии, мы ничего бы об этом даже не знали. Просто внимание, акцентированное на главном счастье души в торжестве духа, не может быть парализованным на второстепенном. Таким образом, все удовольствия мира несут в себе соизмеримость с возможностью богообщения и соучастия в радости единства с Творцом. Они абсолютно малы. Радость от богообщения можно сравнить с зубной болью, которая, как бы перевешивает и затмевает все остальные чувства и ощущения. Но эта чувственная абсолютно малая радость, хоть и также Божественного происхождения, но так и остается, и должна оставаться лишь малой гранью, которой никак нельзя давать приоритет, ибо оная является лишь промежуточным звеном в общей цепи приобщения человека к счастью. Это звено нельзя вводить в запредельное напряжение, ибо можно порвать и от этого разрушить душу. Только в этом случае, плоть не отвлекает, а поддерживает богообщение, создает условия душе для пребывания её в кондиции постоянного экстаза всей полноты природы человека, а не какой-то её части. Для утверждения истинности этого высказывания приведём ещё некоторые важные доводы, характеризующие нашу природу.