Русская елка. История, мифология, литература - стр. 29
По словам М. Е. Салтыкова-Щедрина, жившего с 1848 по 1856 год в ссылке в далекой Вятке, там елка была «во всеобщем уважении» уже с начала 1850‐х годов: «По крайней мере, чиновники» считали «непременною обязанностию купить на базаре елку», – иронизирует писатель [388: II, 233].
Причина такого быстрого вхождения петербургского новшества в жизнь провинциального города понятна: отказавшись от старинного народного обычая празднования Святок, горожане ощутили некий обрядовый вакуум. Этот вакуум либо ничем не заполнялся, вызывая чувство разочарования из‐за неудовлетворенных праздничных ожиданий, либо компенсировался новыми, сугубо городскими, часто на западный манер, развлечениями, в том числе и устройством елки.
Помещичью усадьбу рождественское дерево завоевывало с бόльшим трудом. Здесь, как свидетельствуют мемуаристы, Святки еще в течение многих лет продолжали праздноваться с соблюдением народных обычаев, по старинке, вместе с дворней, что формировало в бывших барчуках стойкую неприязнь к елке. Так, И. И. Панаев, родившийся в 1812 году, писал: «…елка не имеет для меня ни малейшей привлекательности, потому что в моем детстве о елках еще не имели никакого понятия» [318: 223]. Но уже М. Е. Салтыков-Щедрин, родившийся четырнадцать лет спустя, относился к елке иначе: «…воспоминания о виденных мною елках навсегда останутся самыми светлыми воспоминаниями пройденной жизни!» – заявляет он [388: III, 78; см. также: 423: 117].
И все же мало-помалу петербургская мода начинала проникать и в усадьбу, хотя еще в течение долгого времени елку на рождественских праздниках можно было увидеть далеко не во всех помещичьих домах. Мемуаристы, вспоминая о своем усадебном детстве 1850‐х годов, говорят о том, как они, страстно мечтая о елке, не получали ее из‐за недостаточной обеспеченности своих родителей. Это может показаться странным, поскольку, казалось бы, уж где-где как не в деревне еловое дерево могло быть наиболее доступным: стоило только послать за ним в лес мужиков. Однако одного дерева для организации праздника было недостаточно: нужны были и украшения, и сласти, и свечи, и подарки для детей. Далеко не каждая семья мелкопоместных дворян была в состоянии все это осилить.
Кроме того, для устройства елки необходимы были определенные знания и навыки: для того чтобы подражать жителям столиц, надо было иметь пример для подражания. В 1853 году детская писательница Л. А. Савельева-Ростиславич заметила по этому поводу:
В местах, отдаленных от Петербурга и Москвы, елка составляет чрезвычайную редкость не только для детей, но и для их родителей, если эти помещики, по ограниченности своего состояния, не имели средств быть ни в одной из столиц [385: 117].
Как можно заметить из приведенного высказывания, к началу 1850‐х годов барчукам елка была уже не только известной, но и желанной, хотя часто недостижимой.
Однако вскоре елка «прививается» и в помещичьей усадьбе. Писатель и публицист Е. Л. Марков, родившийся в 1835 году и выросший в Щигровском уезде Курской губернии, в автобиографической повести «Барчуки» писал о своих первых елках:
Елка явилась в Лазовском мире как элемент уже позднейший и законный. Ее появление было тесно связано с проявлением в Лазовском доме гувернанток-немок и сестер из института [259: