Ручки белые - стр. 3
– Его самого, – подтвердила Агафья.
– Помню, помню, смутно помню верного мне всегда отца твоего. Да вот честно скажу тебе. Не к отцу я приехал. Не к отцу, а к тебе. Люди всякое говорят. Дай, думаю, сам посмотрю. Как зовут тебя, красавица?
– Агафьей отец прозвал. Так и кличут все с тех пор.
– Вот ведь лапотники! Босоногие! – не на шутку огорчился старичок и так сморщился, что лицо стало напоминать заквашенное в кадке яблоко. – Не могли такому сокровищу другое, достойное имя подобрать. Венера аль Афродита, не иначе. А хочешь в столицу, голубушка? Хочешь увидеть двор царский?
– Хочу, – невольно выдохнула с воздухом мечту девушка, давно грезившая выбраться из Черниговки. Тяготила её размеренная крестьянская жизнь, когда за бесконечным и однообразным трудом не замечаешь, как садится и всходит солнце. А когда приходит срок покинуть грешную землю, то понять не можешь, куда же ушло отпущенное сверху время.
– Ты ведь знаешь, кто я? – неожиданно грозно сдвинул лохматые брови граф. Были они у него на удивление смешные. Кустистые и чёрные, а парик-то на голове совершенно белый, пудрой посыпанный.
– Знаю, конечно, батюшка. Барин ты наш и кормилец, граф Воронцов.
– Стало быть, получается хозяин всего вокруг сущего?
– Выходит так, – пожала плечами Агафья и почему-то подумала о Боге. Ему – то, что граф оставил?
– Ежели дело так обстоит, то и подчиняться мне все должны с полуслова. В том числе и ты. Не буду ходить вокруг да около, душенька. Как вошла ты, так сердце моё словно запело и как у юноши безусого затрепетало. Так уж ты мне понравилась. Только послушайся меня, ангелочек мой, – быстро и возбуждённо залепетал старый граф. – И точно поедешь со мной в столицу. Фурора наделаешь немалого! И все будут завидовать тебе нехорошей серой завистью. А всего-то для жизни беззаботной и щастливой малость малая требуется. Всего-то ничего, ничегошеньки. Скидай свой сарафан парчовый, да порадуй взор старика скрытой красотой своей.
Агафье показалось, что ослышалась она. И словно от слов барина окаменела.
– Что ж ты молчишь, душенька моя? – плотнее прижался к девушке Воронцов. Пахло от него какими-то волшебными незнакомыми запахами, духами заморскими и ещё… глубокой старостью, кожей заплесневевшей и скорой смертью.
– Как могла такая ягодка вырасти на болоте? – нетерпеливым срывающимся голосом продолжал Воронцов. Он всё время пытался прижаться к молодому телу, а девушка постепенно отодвигалась от него до тех пор, пока не упёрлась спиной в крученый налокотник дивана. Граф же продолжал наступать, привыкший брать своё и чужое с силой и нахрапом:
– Я тебя озолочу, душенька, – сухая ладонь легла на налитую грудь и жадно сжала её. Воронцов весь затрепетал.
– Нельзя так, барин, – срывающимся голосом прошептала Агафья. – Ох, нельзя так… До свадьбы нельзя! Грех великий будет обоим! И люблю я другого…
– Грех будет, если мне откажешь, – прохрипел граф. Другой рукой жадно захватил в полон вторую грудь неподатливой крестьянки.
Не в силах больше сдерживать себя, девушка оттолкнула от себя именитого ухажёра. Оттолкнуть-то оттолкнула, да силы молодой деревенской не рассчитала. До другого края большого дивана отлетело тщедушное тельце.
– Грех то, барин, – снова укоризненно и испуганно прошептала Агафья, сама ошеломлённая своей силой и слабостью барина.