Род человеческий. Солидарность с нечеловеческим народом - стр. 9

. Давайте придумаем ей какой-нибудь драматический заголовок, типа «Игры престолов». Давайте назовем ее «Отсечение» (“the Severing”). Откуда такое драматическое название? Отсечение именует травму, которую некоторые люди не перестают вновь и вновь переживать внутри самих себя (и, очевидно, в отношении других форм жизни). Отсечение – это фундаментальный, травматический разлом между, если выражаться в строгих лакановских терминах, реальностью (мир, коррелирующий с человеком) и реальным (экологический симбиоз человеческой и нечеловеческой частей биосферы). Поскольку сами наши тела состоят из нелюде́й, вполне вероятно, что это Отсечение имело как физические, так и психические последствия, шрамы от разрыва между реальностью и реальным. Можно вспомнить дихотомию тела и души Платона: колесница и возничий, колесница, чьи кони всегда пытаются тянуть в противоположном направлении[14]. Феноменология коренных народов указывает в этом направлении, но левая мысль не заглядывала туда, страшась примитивизма, понятия, которое не позволяет мыслить вне агрологистических параметров[15].

Предельность модели Лакана сама по себе выступает артефактом Отсечения и восходит к защитной реакции Гегеля против ударной волны, вызванной корреляционистской онтологией Канта. Роду человеческому ближе лиотаровское осмысление разницы между коррелятом и коррелятором. Для Лиотара граница между реальностью и реальным должна быть пористой. Вещи просачиваются таким образом, что реальное манифестирует себя не просто в виде зазоров и несоответствий в реальности. Между вещами и их явлениями проходит нечеткая, толстая, извилистая линия, находящая выражение в диалектической напряженности между тем, что Лиотар называет «дискурсом», и тем, что он называет «фигурой». Фигура может вылиться в дискурс, под которым Лиотар подразумевает нечто физическое, нерепрезентуемое, скрытое в том смысле, в котором Фрейд описывает влечения как скрытые[16].

Миры перфорированы и проницаемы, именно поэтому мы можем делиться ими. Сущности не ведут себя в точности так, как хотят того те, кто обладает доступом к ним, поскольку ни один из режимов доступа не сможет полностью запечатать их. Поэтому миры должны быть полны дыр. Миры неисправны по своей природе. Все миры «бедны», а не только миры наделенных чувствами нечеловеческих форм жизни («животных», как их называет Хайдеггер). Это означает, что человеческие миры не отличаются по своей ценности от нечеловеческих, а также что у не наделенных чувствами нечеловеческих форм жизни (насколько нам известно) и неживых (а также имплицитно не наделенных чувствами и неживых частей людей) тоже есть миры.

Для того чтобы можно было помыслить солидарность, крайне необходимо иметь нечто вроде проницаемой границы между вещами и их явлениями. Если солидарность – это шум, создаваемый непростыми, неоднозначными отношениями между 1 + n существами (например, отношения хозяин – паразит всегда неоднозначны), то солидарность – это шум, создаваемый симбиотическим реальным как таковым. Таким образом, солидарность – очень дешевая штука, потому что она по умолчанию присутствует в биосфере и весьма широко доступна. Люди могут достичь солидарности между собой и между собой и другими существами, потому что солидарность является заданной аффективной средой верхних слоев земной коры. Если у не-жизни может быть какой-то мир, то, по крайней мере, мы можем позволить формам жизни иметь солидарность.