Реквием - стр. 34

Внезапно Уиллоу хватает меня за шею и притягивает к себе, словно желая поцеловать меня. Я вскрикиваю и пытаюсь вырваться, но Уиллоу на удивление сильна.

Одной рукой она проводит по моему лицу, по щекам и подбородку, словно слепая. От прикосновения ее ногтей мне представляются мелкие грызуны с острыми коготками.

– Пожалуйста! – К собственному ужасу, я обнаруживаю, что чуть не плачу. Горло сдавливает. От страха трудно дышать. – Пожалуйста, отпусти меня.

Пальцы Уиллоу касаются моего шрама, оставленного процедурой. И вмиг она словно бы сдувается. На секунду ее взгляд делается осмысленным, и когда она смотрит на меня, я вижу прежнюю Уиллоу – энергичную и дерзкую – и потерпевшую поражение ныне.

– Хана Тэйт, – печально произносит она. – Так они и до тебя добрались.

Потом Уиллоу отпускает меня, и я бросаюсь наутек.

Корал замедляет наши передвижения. Теперь, когда ее вымыли и перевязали разнообразные порезы и ссадины, видимых повреждений у нее нет, но она явно слаба. Стоит нам тронуться в путь, как она начинает отставать, и Алекс плетется вместе с нею. В начале дня я, хоть и пытаюсь игнорировать это, слышу обрывки их разговоров, сплетающиеся с другими голосами и пробивающиеся сквозь них. Как-то до меня доносится даже хохот Алекса.

После полудня мы проходим мимо огромного дуба. Его ствол покрыт выдолбленными и вырезанными знаками. При его виде у меня вырывается возглас: я узнаю этот знак – треугольник, число и схематическое изображение стрелы. Этот значок вырезал ножом Брэм в прошлом году, когда мы шли из северного хоумстида, чтобы легче было по весне искать обратную дорогу.

Именно этот знак я запомнила особо: он указывал дорогу в дом, на который мы наткнулись в прошлом году, совершенно целый. В нем проживало семейство заразных. Рэйвен тоже должна его узнать.

– Джекпот! – с ухмылкой бросает она. Потом, повысив голос, сообщает остальным: – Дорога к приюту!

Раздаются радостные восклицания и гиканье. Неделя в разлуке с цивилизацией – и мы уже истосковались по простейшим вещам: крыше, стенам и бадье с теплой водой. А уж мыло!..

До дома меньше мили, и, когда я вижу остроконечную крышу, густо увитую бурыми лозами плюща, у меня учащается пульс. Дикие земли – такие обширные, постоянно изменяющиеся, сбивающие с толку – заставляют особенно ценить знакомое.

– Мы останавливались здесь прошлой осенью, – отчего-то принимаюсь рассказывать Джулиану я. – Когда шли от Портленда на юг. Я помню это разбитое окно – видишь, как они заделали его планками? А вон над плющом торчит небольшая каменная дымовая труба.

Но я замечаю, что дом выглядит еще более запущенным, чем шесть месяцев назад. Фасад сильнее потемнел: скользкая черная плесень затянула промежутки между камнями. Небольшое расчищенное пространство вокруг дома, на котором мы в прошлом году ставили палатки, покрыто высокой бурой травой и колючками.

Над трубой дымок не поднимается. Без горящего огня в доме, должно быть, холодно. Прошлой осенью дети подбежали к нам, когда мы находились еще на полпути к входной двери. Они всегда были снаружи, смеялись, что-то выкрикивали, дразнили друг дружку. Теперь же здесь все недвижно и тихо; слышно лишь дуновение ветра в плюще.

Мне становится не по себе. Другим, похоже, тоже. Мы преодолевали последнюю милю торопливо, двигаясь плотной группой; нас поддерживала надежда на настоящую еду, на крышу над головой, на возможность почувствовать себя человеком. Но теперь все умолкли.