Рекрут Великой армии (сборник) - стр. 42

За весь этот день мы не сделали ни одного выстрела. Говорили, что к нам подошел генерал Ренье с 16 тысячами саксонцев, но измена баварцев уже показала нам, можем ли мы полагаться на наших союзников.

К ночи наша армия еще ближе сомкнулась около Лейпцига. Все с тревогой думали: «Что-то будет завтра? Увижу ли я луну, как сегодня, и будут ли еще звезды сверкать для меня?..»

Среди ночи виднелся длинный ряд неприятельских костров, тянувшийся почти на шесть миль. Глядя на этот бесчисленный ряд огней, всем невольно приходила мысль: «Теперь весь мир против нас. Все народы требуют нашего уничтожения».

Да, нам, французам, оставалось одно: победить или умереть.

С такими-то думами дождались мы дня. Вокруг все было тихо, никакого движения.

Зебеде сказал мне:

– Может быть, нам повезет и неприятель не осмелится атаковать нас.

Офицеры толковали между собой о перемирии. Но вдруг, часов около девяти утра, стремглав прискакали вестовые, крича, что неприятель зашевелился по всей линии. Почти в ту же минуту справа, от реки Эльстер, грянул выстрел.

Мы были уже наготове и двинулись через поля к Шёнфельду. Битва началась.

На холмах, перед рекой, стояли две-три наших дивизии с артиллерией в интервалах и кавалерией на флангах. Дальше, поверх штыков наших солдат, мы увидели полчища пруссаков, шведов и русских, которые шли в атаку. Неприятельским рядам не было видно конца и края.

Через двадцать минут мы подошли к боевой линии, между двух холмов. Перед нами находилось пять-шесть тысяч пруссаков, переходивших реку с криками «Vaterland! Vaterland!»[16] Слышался шум, напоминавший крик большой стаи грачей, готовящихся к отлету.

Началась ружейная перестрелка, загрохотали пушки. Лощина, по которой течет река Парта, наполнилась дымом. Пруссаки были уже совсем около нас, когда мы их увидели: с горящими ненавистью глазами, с раскрытыми ртами, похожие на диких зверей, они шли на нас.

Крикнув: «Да здравствует император!», мы бросились врагу навстречу. Сумятица была ужасной. Через мгновение тысячи штыков скрестились. Солдаты кидались вперед и отступали, стреляли в упор, били прикладами. Произошла чудовищная свалка. Люди ступали по тем, кто упал, канонада не прекращалась. Дым, тянувшийся над темной водой среди холмов, свист пуль и треск ружейной пальбы делали эту лощину похожей на громадную печь, которая вместо дров поглощает человеческие тела.

Трижды пруссаки переправлялись через поток и сплошной массой бросались на нас. Подавленные их численностью, мы отступали, и тогда они издавали неистовый крик. Их офицеры, подняв шашки вверх, сто раз повторяли: «Vorwarts! Vorwarts!»[17] И пруссаки шли сплошной стеной и, надо признаться, с непоколебимым мужеством. Наши пушки косили их, но они все-таки наступали. На вершине холма мы сделали невероятное усилие и снова откинули врага к реке.

Так продолжалось до двух часов. Половина наших офицеров выбыла из строя. Вдоль всего берега кучами валялись убитые, a раненые пытались ползком спастись с поля битвы. Некоторые из них вне себя становились на колено, чтобы в последний раз выстрелить или ударить штыком.

По реке плыла целая вереница трупов: одни кверху лицом, другие – спиной, третьи – ногами. Они плыли друг за другом, как бревна, и никто не обращал на них внимания.