Развод. Зона любви - стр. 20

Я чувствую, как внутри всё сжимается, как дрожь пробегает по коже. Я представляю его руки. Большие, грубые, горячие. Представляю, как они сжимают мои бёдра, удерживают, заставляют…

Я задыхаюсь, накрываю рот ладонью, чтобы не вырвался звук.

Боже. Я сейчас взорвусьь.

Я вся горю.

Движения становятся быстрее, дыхание сбивается, спина выгибается.

Он внутри меня.

Он толкается глубоко, сильно.

Он рычит мне в ухо: "Ты моя."

Я сжимаюсь, стону в подушку, пока меня накрывает оргазмом.

Тело дрожит. Я остаюсь лежать, тяжело дыша, сжимая простыню. Меня накрыло. И это пугает меня сильнее, чем он сам.

С ума сойти…

Что я только что сделала?

Я лежу, прижавшись лбом к холодной стене, сердце всё ещё бешено колотится, дыхание сбито, а внутри медленно растекается стыд. Грязный, давящий, такой, что хочется стереть с себя всю эту слабость.

Я в тюрьме.

Какие, к чёрту, мужчины?

Какие руки? Какие взгляды? Какие желания?

Я медленно сжимаю простыню, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Меня никто не будет здесь защищать. Даже он. Горин может сказать, что хочет, может смотреть так, что у меня внутри всё плавится, но в итоге я сама по себе.

Мне надо выбираться.

Мне надо выживать.

Я знаю, что Кобра не успокоится. Её снова подкупят. Или она просто захочет отыграться, потому что ненавидит меня ещё больше.

Я закрываю глаза, пытаясь вернуть холодное спокойствие, но тело всё ещё предательски гудит после этой вспышки.

Я проклинаю себя за этот момент слабости.

Больше такого не повторится.

Я выберусь.

Я выживу.

И я больше не позволю себе думать о нём.

Меня переводят ночью. Без объяснений, без предупреждений. Просто открывают дверь, кидают уставший взгляд, "С вещами на выход." Какие, к черту, вещи? Пара тряпок, кружка, да ложка, которую я берегла так, будто в этом холодном аду мне есть, что защищать.

Коридоры длинные, сквозняки тянут сыростью, воздух тяжелый, пропитанный затхлостью. Я держу осанку прямо, делаю вид, что мне не страшно. Но внутри уже холодеет – слишком уж хорошо я понимаю, что происходит. Это не ошибка, не случайность. Это то, чего добивались. Меня передают на растерзание.

Дверь открывается, и я сразу чувствую это.

Запахи. Другие. В этой камере нет чистоты, хоть какой-то стерильности, к которой я привыкла. Здесь пахнет потом, перегаром, кислым женским телом. Пахнет грязью.

Я делаю шаг внутрь.

Тишина давит, как камень на грудь. Она живая, напряжённая, глухая, будто воздух стал густым и вязким. Я чувствую, как меня изучают, не как человека, а как мясо, как добычу, которая по глупости забрела в логово хищников. Взгляды жесткие, насмешливые, они уже решили, кем я буду здесь.

– Ну здравствуй, барыня, – голос тянется лениво, растягивая каждую букву, будто смакуя сам факт, что я здесь, что я сейчас перед ними, что я их новая игрушка.

Я молчу. Я не поднимаю голову.

Мне не нужно слышать их интонации, чтобы понять – это не приветствие, это приговор.

Первая ночь – сущий ад.

Я сижу в углу, прижавшись спиной к холодной стене. Сон – это слабость. Сон – это смертный приговор.

Но они не трогают меня.

Пока.

Они играют.

Они знают, что делать, чтобы выбить из меня всё человеческое.

Шумят. Громкий смех раздаётся то в одном углу, то в другом. Кто-то водит ложкой по решётке, царапает железом по стене. Кто-то скребётся в пол, шёпотом произнося моё имя, будто бы это какая-то хищная молитва.