Развод. У тебя есть дочь - стр. 39

Я не хочу…

Не хочу до скрипа в зубах нырять в этот бурлящий омут подо льдом.

— Рус, ты так и будешь молчать?

Но если не нырну, если не позволю разойтись трещинам по льду, то я совсем потеряю себя и не вернусь в того Руслана, который любил, защищал и был рядом.

Не поступил бы я так, например, в двадцать пять лет. Не было бы у меня любовницы, а после не скинул бы так ребенка, лишь бы не отсвечивал.

Нет, я не говорю о том, что воспылал любовью к девочке, которую не планировал, но было бы больше контроля с моей стороны или я бы придумал что-то другое. То, что бы защитило младенца от перспективы быть несчастным человеком.

Я мог найти тех, кто бы ее удочерил. Да многие бездетные пары были бы готовы принять в семью здорового младенца, которого бы я выкупил у Вероники.

Она бы продала ее.

Может, она на это и надеялась?

Было множество вариантов, и Аглая права, все они были завязаны на том, что мне пришлось бы вникать и отдавать.

— Руслан, — повторяет мое имя Аглая.

Я медленно разворачиваюсь к ней.

Она не права в том, что я ее разлюбил. Просто эта любовь ушла вместе с остальным под лед, и я позволил этому случиться, потому что мне стало больно находиться с ней.

Сейчас не больно.

Сейчас мне дико некомфортно, потому что она скребет коготками по льду, под которым вспыхивают тусклые огоньки моей привязанности к ней.

— Веронике Аня не нужна, — глухо говорю я.

— В этом мне пришлось самой удостовериться после вечернего купания, — она не отводит взгляда.

— У нее новая любовь… — хмыкаю, — если она вообще способна любить.

— А ты способен?

Стискиваю зубы. Царапает меня глубже. Без жалости.

— Я хочу уйти, Аглая, — судорожный выдох.

— Опять? — она вскидывает бровь.

— Да, опять. И не возвращаться. Больше не возвращаться к тебе.

— Я уже поняла, что я для тебя зло во плоти.

— Не зло, — вглядываюсь в ее глаза. — Женщина, с которой надо быть человеком. Не героем. Герои тоже, по сути, прячутся за красивыми поступками, да? А тебе не герой нужен.

— Нет, не герой, — слабо улыбается она, и по щеке катится слеза.

Ее когти уходят глубже, и я разворачиваюсь к ней спиной. Медленно выдыхаю, всматриваюсь в ночные тени за окном.

Не могу.

Меня вновь накрывает то чувство беспомощности, которая охватывала меня при виде кровавых простыней и бледного растерянного лица Аглаи.

Тогда она быстро накрывала постель одеялом, вставала и пятилась, чтобы я не видел и пятен на ее сорочке. И вместе со страхом в ее глазах, я видел стыд, от которого мне было больно.

По льду прошла трещина, и я хочу исчезнуть.

— Я не могу, Аглая…

— Но ты вс еще не сбежал.

Я был бы согласен, чтобы мне ломали руки и ноги в те ранние часы, чем просыпаться от липкого чувства тревоги и понимать, что Аглая не спит, прижав руку к животу.

Да, Господи, да пусть каждое утро на протяжении всех этих лет мне бы ломали кости.

— Это ведь я хотел третьего ребенка… — закрываю глаза.

Молчание, и шепот через несколько секунд:

— Я тоже хотела третьего ребенка, — в голосе нет осуждения или боли.

Она ее прожила, а я не смог.

Я прятался под словами “у нас получится”, “не плачь” и “милая, все хорошо”. Я прятался под внешним спокойствием, потому что мужику нельзя сопли распускать и он должен быть сильным.

Да вот только сила в ином. Не в сжатых зубах и собранности, когда жена заперлась в ванной и замачивает кровавые простыни.